Не знаю, что тут сказать. Просто утешаю ее и стараюсь не смотреть, как двое медиков осторожно спускают по лестнице носилки, от которых за километр пахнет спиртовой обработкой. Тяжело. Ошибка может стоить кому-то жизни. И хотя мне по-прежнему тревожно, я все-таки хочу узнать, что произошло. Поднимаюсь, иду за врачами, заглядываю одному через плечо и тут же отлетаю в сторону, с трудом сдержав крик. Тимур…

Старшие ребята, уже прошедшие инициацию и распределение в прошлом году, работают наравне с наставниками: помогают новичкам, замещают тренировки или уроки, дежурят на атаках. И погибают тоже наравне со взрослыми.

Время идет, но мы не знаем, как. Минуты стекают по глухим стенам тягучими каплями, словно издеваясь. Многие уже притихли, первая волна страха отступила, и моя знакомая незнакомка уже не плачет, а дремлет, прислонившись к моему плечу. Стараюсь не шевелиться, чтобы не потревожить ее, но тревога мучительно тянет внутри, пробираясь холодом под сердце и оставляя в груди пустоту. Наши наставники сейчас работают наверху вместе с экологами и биологами, устраняют последствия неожиданной катастрофы, которое, как я понимаю, не редкость в краях базы. Если это не первый раз, то у них наверняка есть опыт, но…

Просто вспоминаю глаза Ветра. Его страшный, полубезумный взгляд в тот момент, когда он с трудом удержал меня на месте и отшвырнул от двери. Его стальную хватку и злой охрипший голос. "Назад!" — и резкий запах кислоты, и дым, и лицо Тимура — бледное, искаженное страхом и болью. А я так хотела найти его, поговорить, попросить вернуться домой, чтобы Даша и его родные больше не изводили себя… Из Цитадели просто так не возвращаются. Это становится понятно только сейчас. А он теперь не вернется никогда, даже если бы захотел.

Сейчас, когда в бункере становится тихо, снаружи доносятся глухие звуки стрельбы. Редкие короткие очереди чередуются с длинными, от каждого сухого треска едва не вздрагивают непробиваемые стены. Еще на предыдущих испытаниях нас научили ничему не удивляться и ничего не бояться, и теперь я боюсь признаться в самом обыкновенном страхе. И облегченно вздыхаю, когда подходят Север, Варяг и Сойка: все трое выглядят усталыми, но от одного вида живых и невредимых ребят мне сразу становится легче.

— Мы тебя потеряли, — Сойка садится рядом, приобнимая за плечи, как будто между нами никогда не искрило ни из-за тренировок, ни из-за беспорядка в комнате, ни из-за ее нескончаемой болтовни. Она смотрит с искренним беспокойством. — Когда того мальчишку… ну… когда он… мы долго звали тебя, но не нашли.

— Ты в порядке? — Север присаживается с другой стороны, оттесняя от меня спящую незнакомку. Молча киваю. Я-то в порядке. А вот Тимур… И Даша — когда узнает правду, и его семья…

— Что за стрельба?

— Дежурные отстреливают дроны с химикатами, — Сойка тут живет дольше всех нас, она приехала еще в осенний набор, но подхватила простуду, и ей пришлось ждать очереди зимнего. — Беспилотники прилетают из-за Грани. Большинство база сбивает на подходе, но радары не всегда бывают точны, и часть все равно прорывается. Кислотный снегопад — еще не самое страшное, что может принести химическая атака. Посидим три дня в карантине, а потом все будет по-старому. Токсические выбросы куда опаснее. Если снег можно искусственно растопить, то газ ничем не разгонишь. После токсинов мы сидим в карантине месяц, за время моей практики такого еще не было.

Варяг молчит, но кивает в поддержку Сойке. Я вообще не помню, чтобы он сказал хоть слово. Оглядываюсь в поисках Часовщика — тот клюет носом над конспектом по программной инженерии. И только сейчас понимаю, по какому принципу формировались отряды: Варяг и Сойка — превосходные бойцы, Север — будущий медик, Часовщик — инженер-программист. Только вот при чем здесь я, да и вообще зачем на базе гуманитарии, пока непонятно.

Не успеваю толком предаться размышлениям о бренности гуманитарных наук, как шлюз бункера громко пищит, пропуская отряд наставников. В защитных костюмах они выглядят как пришельцы — не могу сдержать кривоватой улыбки. По очереди скидывают в очиститель у входа комбинезоны, куртки, маски, выбрасывают перчатки и становятся похожи на людей. Я пытаюсь привстать и разглядеть в полумраке хоть что-нибудь, кроме силуэтов. Ветер подходит, как всегда, неожиданно. Он в одних брюках, а штормовку и рубашку держит под мышкой. От всей одежды сильно пахнет кислотой. Снова бросается в глаза страшный шрам, тянущийся через ребра, и я тихо опускаю голову, чтобы не разглядывать. Ненадолго задержавшись возле нас, Ветер вдруг молча бросает что-то мне на колени и быстро уходит в отсек дезинфекции. А я не могу поверить глазам: он нашел мои часы.

Дождавшись отчета от младшего инструктора по безопасности, преподаватели собирают свои отряды и потоки и разводят всех обратно по аудиториям. Лекции, как оказалось, разрешают сдвинуть на час, и мы продолжаем, только понятно, что практически никому уже не до психологии человека в современных реалиях. Несомненно, это важно для того, чтобы понимать противника, изучать его намерения, тактику, различные паттерны поведения, но это дело по большей части относится к разведчикам и переговорщикам, то есть, дипломатам, поэтому из присутствующих здесь лекции по психологии мало кому пригодятся в деятельности. Я слушаю и записываю, чтобы отвлечься: если не буду думать ни о чем, то мысли неизменно будут возвращаться к Тимуру, лежащему на носилках, к кислотным пятнам на его одежде, в полнейшей тишине внутри меня снова будет эхом отдаваться одинокий крик боли и страха. Еще больнее от того, что он был и моим другом тоже. Сжимаю виски ладонями и пытаюсь сосредоточиться на лекции. Хватит впечатлений на сегодня.

Часы мои снова оживают и едва слышно тикают секундной стрелкой. Все цифры подсвечиваются, как и обыкновенно — почему только единица тогда осталась гореть, непонятно. Чудеса техники, не иначе. Не могу не задуматься об их ценности, вспоминая, как Ветер сначала не позволил мне подобрать их, а потом принес сам. Не забыл в суматохе и всеобщей панике, обработал от кислотного снега и вернул. Пожалуй, теперь они будут вдвойне дороги — не только как память о прошлой жизни.

Во время обеда стоит странная подавленная тишина, только слышен негромкий стук посуды и электронный писк откидных стульев. В столовой успокаивающе пахнет чаем, кофе, свежеподжаренными тостами, но ни у кого нет сил ни есть особенно, ни обсуждать произошедшее, тем более что после перерыва старшие наставники собирают нас в общем зале — и все догадываются, о чем и о ком пойдет речь.