мы превращаем шоппинг в приятное и необременительное времяпрепровождение, и клиентов мы встречаем как гостей. […] Каждый посетитель – наш гость». К выполнению сей почётной задачи специально привлечены двести пятьдесят сотрудников. Bluewater – это социальная фантасмагория, которая стремится объединить товарный мир с нетоварным, рыночные ценности с идеей подлинности, деревенский уклад с городским, индивидуальные установки с коллективными. В таком иллюзорном единстве выражены одни лишь фантазии об окончательной имперской гармонии, которые в свою очередь – при формировании идеального кибернетического мира – сливаются с излюбленными спорными идеями гражданского демократизма. Отныне для оптимизации товарного оборота необходимо сохранять, воспроизводить, создавать мгновения, пространства, ситуации и изделия со штампом «не для продажи». Империалистическое тяготение к повсеместной коммерциализации реализуется через имперскую логику самоконтролируемой коммерциализации: хоть что-то нужно объявить некоммерческим – например, тело, и неважно, что органы – это ходовой товар на любом чёрном рынке, да и общепризнанная мировая проблема проституции не в счёт. Очевидно, что заявлять безапелляционным тоном «я не товар» можно лишь во вселенной, полностью порабощённой этим самым товаром. Всего полвека назад – хотя большая часть предметов производства уже тогда вошла в товарный оборот – такого лозунга и представить себе было нельзя, или, по крайней мере, он не вызвал бы никакого резонанса, поскольку человеческие взаимоотношения (то есть этос основной массы населения) ещё не подчинялись рынку. Сегодня же в любом, даже незначительном жесте угадывается рыночный подтекст: когда Девушка спрашивает:

«Ты меня любишь?», априори подразумевается вопрос: «Сколько ты стоишь?»

Механизм типа Bluewater действует одновременно и как территория потребления, и как этап биополитического производства. Этот храм покупок оказывается ещё и заводом, производящим Блумов – существ, удивительным образом способных проявлять ребяческий восторженный интерес ко всему подряд: к мобильному телефону, новой парфюмерной линейке, ДГЭА31 или же к пицце в очередном крутом заведении, где менеджер обращается к вам по имени и просит вас посидеть на кожаном диване, пока не освободится столик. Здесь уже не товары выставлены[31] перед человеком, а наоборот. Конечно, человек подвержен влиянию не собственно товаров как физических предметов торговли, а самой коммерческой природы этих предметов: он подвержен влиянию рынка, обнажён перед ним. Беззащитность голой жизни[32] перед суверенными[33] товарами – вот основная на сегодняшний день форма беззащитности голой жизни перед суверенным господством. И возможным это стало постольку, поскольку Биовласть, Спектакль и рынок представляют собой три элемента – хоть и отдельных, но неотделимых от этого суверенного господства. Ведь товар – не просто некий вид общественных отношений, выраженных в предмете, который привлекает потребителя и вызывает у него желание совершить покупку, словно тот по-прежнему наделён собственной, нетоварной субстанциональностью: сегодня в товаре сконцентрировано всё блумское существование, и жизнь Блума разбита на отрезки времени, легко заменимые на мгновения, ощущения или предметы.

Bluewater – это механизм-утопия, который подвергает испытанию гражданско-демократический идеал бесклассовости, исключающей какие-либо субстанциональные различия. И утопичен он потому, что построен в не-месте[34], в старом меловом карьере под открытым небом, в такой зоне, которая по определению совершенно бесплодна, в которой нет растительности, а естественная среда обитания животных и людей уничтожена. Идея создания искусственного фантасмагорического ландшафта (слово «магия» проходит красной нитью через рекламное описание Bluewater) в заброшенных карьерах далеко не новая. Так, знаменитый парижский парк Бют-Шомон был устроен по проекту инженера Альфана в гипсовом карьере, и этот затейливый ландшафтный дизайн, в котором использованы совершенно искусственные, пусть и заметные приёмы, внушает посетителям глубочайшее и в то же время эфемерное чувство природы – сродни тем снам, что надолго остаются в памяти, хотя их иллюзорность не вызывает ни малейших сомнений. Здесь утопия – реализованный механизм, и потому она отрицает себя как утопию, переходя в обширную категорию иных пространств, которые Фуко назвал гетеротопиями. Среди таковых имеются определённые пространственные формы Империи, действующие на Блума как мощные точки притяжения, и по контрасту с ними к остальным пространствам на своём пути он теряет интерес или даже начинает испытывать неприязнь. Эти точки притяжения я бы назвал гипертониями, местами – вроде комплекса Bluewater или Диснейленда, – куда необходимо попасть. В литературе взаимосвязь между политической утопией и путешествиями была, по сути, пространственным аналогом того времени, что отделяет утопический проект от его реализации. В отличие от утопии, где путешествие совершается в воображении, но от этого не перестаёт быть путешествием, гипертопия провозглашает невозможность любого путешествия, как воображаемого, так и реального. И действительно, это уже не путешествие, а передвижение, пункт назначения, до которого надо добраться. Более того, расстояние следует рассматривать как структурную составляющую самой гипертопии. Чтобы туда попасть, нужен доступ к определённому приспособлению: автомобилю или общественному транспорту. Даже если специально для этих целей оборудовать станцию и запустить автобусы, расстояние будет сдерживающим фактором для современного плебея, бродяги или нищего, которого всё равно выгонят без лишних разговоров. Удалённое расположение позволяет сократить издержки на надзор и репрессивные меры, становясь неотъемлемым элементом осуществляемого контроля.

Bluewater – это заведение, предназначенное исключительно для временного хранения товаров, однако построено оно на века. И если люди в нём жить не могут, то товары здесь прочно обосновались. Авторитарный товар – вот кто настоящий гость в Bluewater. Bluewater – целый город, сооружённый только для него, и в этом смысле монументальность конструкции в силу своей роли исключает какое-либо политическое выражение. Парижские пассажи были спроектированы как галереи для демонстрации товаров посреди жилых строений, там-то Фурье и позаимствовал свою идею фаланстера, правда, отказавшись собственно от товаров и выведя на первый план жилую функцию. «В пассажах Фурье усмотрел архитектурные черты фаланстера. Но если первоначально они служили коммерческим целям, то у Фурье они превращаются в жилые дома. Фаланстер – это город, образованный из пассажей. И в таком “городе пассажей” инженерное сооружение определяет свойства фантасмагории. Город пассажей – это видение, которое притягивало взгляды людей ещё до второй половины столетия» (Беньямин, «Париж, столица XIX столетия»). Пассажи проходили через самый центр городской материи, а фурьеристский фаланстер сам по себе был городской единицей, заключавшей в себе разнообразные страсти, которые составляли основу гармонического общества. В Bluewater же, наоборот, для любого, даже самого незначительного вида деятельности место находится, а страстей нет и в помине. Все формы выразительности задушены в профилактических целях. А поскольку жить там никто не может, то и спать, а значит, и грезить там тоже нельзя. И если Фурье призывал гармонийцев к высшему накалу страстей, к неизменно пылкому желанию, то такие места, как Bluewater, напротив,