о чем-то конкретном, вроде апельсина или дерева, никогда не включают в себя всего, чем являются апельсин и дерево. Но мысли не обязательно всего лишь воплощают существующие объекты или свойства. Мы можем думать и о том, чего нет, о вещах, которые могли бы существовать, но их нет и, возможно, никогда не будет.

«А вдруг» – это то, как мы представляем себе то, чего нет, то, что на языке когнитивистики называется контрафактное мышление[81].

Даже если плита выключена, мы можем представить себе, что могло бы произойти, окажись она включенной, и даже если плита не загорится сама, мы можем представить себе, что могло бы произойти, если бы она загорелась. Наши мысли заняты не только фактами, существующими в мире. Мы думаем и о контрафактах. Не о том, что есть (в настоящем), но о том, что могло бы быть (в прошлом), и о том, что может быть (в будущем).

Контрафактное мышление, порожденное чем-то крайне нежелательным, – вот более научное определение тревоги.

Для исследования контрафактного мышления в последние четыре десятилетия было проведено немало экспериментов. Ученых интересовало, следуют ли наши мысли «о том, чего не существует», определенной схеме. Оказалось, что да.

Уже в 1982 году когнитивисты Даниэль Канеман и Амос Тверски констатировали, что мы, например, скорее представим себе правдоподобное, чем неправдоподобное. Если мы опоздаем на самолет, то скорее расстроимся, если опоздаем на две минуты, чем если бы опоздали на полчаса.

Точно так же мы больше склонны расстраиваться из-за исключений, чем из-за чего-то регулярно происходящего. Если мы проколем шину по дороге в аэропорт, то досада наша будет больше, чем если мы опоздаем на самолет из-за пробки на дороге. Так выражается наше стремление к реализму, когда мы думаем о том, чего не существует[82].

Как бы ни были неправдоподобны контрафактные мысли, на нашу жизнь они влияют по-настоящему. Многие наши чувства были бы невозможны, если бы не способность к контрафактному мышлению.

Так, сожаление включает в себя больше, чем то, что мы обычно определяем как «эмоцию», то есть реакцию, связанную с возбуждением, которая на телесном уровне выражается подскочившим пульсом, частым дыханием или слезоотделением. Ядро сожаления – мысль о том, каков мир в действительности и каким он мог бы быть, «если бы я действовал по-другому». Мыслительный процесс в случае сожаления описывается английской идиомой coulda, woulda, shoulda[83]. То, что мы могли бы или должны были бы сделать или то, что нам желательно было бы сделать. Все эти действия являются вымышленными. Их нет. И все же сожаление – это переживание вполне реальное[84].

Это сравнение фактического мира с другими, контрафактными мирами является основополагающим для переживаний вроде вины, чувства потери и негодования или – если брать чувства более светлые – облегчения, надежды или предвкушения. Все они содержат ту или иную идею и потому служат примером того, насколько сложно отделить чувства от мыслей.

Без способности к контрафактному мышлению мы не смогли бы объяснить самые базовые человеческие процессы. Но то, насколько контрафактный мир затрагивает нас, не всегда является величиной постоянной. Человека на протяжении его исторического пути все чаще занимали мысли о том, чего нет. И чем больше человек размышлял о несуществующем, тем хуже он замечал то, что существует в реальности[85].

Контрафактное скольжение

В 1930-е годы в СССР происходила ускоренная индустриализация. Русского психолога Александра Лурию, работавшего в то время, интересовало, как перемены влияют на человеческое мышление.

Лурия, как и его учитель Лев Выготский, критически относился к господствовавшему тогда представлению о том, что стимул вызывает тот или иной ответ автоматически, как у знаменитых собак Павлова, у которых слюноотделение начиналось, как только ученый звонил в колокольчик, оповещая о кормежке. Лурия полагал, что у человека между стимулом и ответом есть что-то еще. Мысли.

Но, в отличие от популярных в то время европейских феноменологов, Лурия не был уверен в том, что мыслительные паттерны одинаковы у всех людей, независимо от общественного контекста. Он полагал, что влияние оказывают и социоисторические факторы, например то, живет человек в индустриальном или в аграрном обществе.

Чтобы исследовать этот вопрос, Лурия и группа советских ученых провели ряд когнитивных экспериментов в отдаленных селениях Узбекистана и Киргизии, где условия жизни сильно отличались от существовавших в то время в Европе. Большинство этих сообществ были типично феодальными и патриархальными и находились под властью богатой верхушки. Многие участники экспериментов не ходили в школу и были неграмотными.

Как антрополог, Лурия налаживал контакты и дружеские отношения с жителями поселений, в которые приезжал, и, беседуя с крестьянами, предлагал им пофантазировать. Элементом этих игр воображения был тип контрафактного рассуждения, при котором из двух условных посылок предлагается сделать вывод, так называемый силлогизм.

Например: «На Дальнем Севере, где снег, все медведи белые. Новая Земля расположена на Дальнем Севере. Какого цвета там медведи?»

В разговоре с Рустамом, 41-летним дехканином, дискуссия развивалась следующим образом:

РУСТАМ: Если кто человек опытный и везде поездил, то такой человек сможет ответить на ваш вопрос.

ЛУРИЯ: Но на какую мысль наводят мои слова?

РУСТАМ: Человек, который много поездил, бывал в холодных странах и все видел, такой человек сможет ответить, он знает, какого цвета бывают медведи.

ЛУРИЯ: На севере, в Сибири всегда лежит снег. Там, где лежит снег, медведи белые. Какие медведи водятся на севере, в Сибири?

РУСТАМ: Я никогда не бывал в Сибири. Таджибай-ака, который умер в прошлом году, вот он бывал. Он говорил, что там есть белые медведи, но не говорил, что это за медведи[86].

Лурии нелегко было даже вовлечь крестьян в такие разговоры. Отчасти это могло объясняться тем – как впоследствии указывали критики – что крестьян не слишком интересовали каверзные вопросы ученых горожан. Но в их ответах просматривались определенные закономерности, как, например, в разговоре с 37-летним дехканином из кашгарского селения (Китай):

ЛУРИЯ: Хлопок может расти только там, где жарко и сухо.

В Англии холодно и сыро. Может ли там расти хлопок?

АБДУРАХМ: Я не знаю.

ЛУРИЯ: Подумай об этом.

АБДУРАХМ.: Я был только в Кашгаре. Ничего больше я не знаю.

ЛУРИЯ: Но на основании того, что я сказал, может ли хлопок там расти?

АБДУРАХМ.: Если земля хорошая, хлопок будет там расти, но если там сыро и земля плохая, он расти не будет.

Если там