Шрифт:
Закладка:
У этого рассуждения два слабых места. Во-первых, Уоллес пишет, находясь в американской среде, где огнестрельное оружие широко распространено. В общемировом масштабе не так много самоубийц кончают с собой при помощи пистолета. В Европе таких всего несколько процентов. Самый распространенный способ свести счеты с жизнью для европейца – это повеситься; в некоторых странах, особенно в Восточной Европе, на повешение приходится до 90 процентов самоубийств.
В США же вешаются лишь около 15 процентов (среди которых, к сожалению, оказался и сам Уоллес). Там большинство прибегает к огнестрельному оружию. Три исследования, в которых самоубийства при помощи огнестрельного оружия рассматривались подробнее, подтверждают правоту Уоллеса. Большинство застрелившихся (точнее, около 80 процентов) направили дуло себе в голову[74].
Другая проблема сделанного Уоллесом анализа заключается в том, что человек может выстрелить себе в голову не только для того, чтобы избавиться от мыслей. Возможно, самоубийцы считают выстрел в голову более эффективным способом умереть?
Несмотря на эти возражения, интуиция Уоллеса оказалась, по всей вероятности, верной. Ярчайшее подтверждение тому мы находим в прощальных письмах самоубийц.
У меня больше нет сил бороться. В голове слишком много всего[75].
Общей темой является желание избавиться от «боли в голове», «мусора в голове», «голосов в голове» – самоубийцы называли это по-разному. Желание «обрести наконец душевный покой» упоминается в каждом втором письме.
Очевидное стремление утихомирить мысли звучит, например, здесь:
Я ненавижу само свое существо, мое унылое, убогое, странное, никчемное существование; поэтому я не могу больше существовать. Я должен, должен выключить мысли. Это просто эвтаназия. Пристреливают же лошадей? … Мысли стали совершенно невыносимыми, и я не могу придумать, как еще от них избавиться[76].
Широк диапазон описаний того, как закручивается водоворот в голове. Вот свидетельство о том, как сами мысли о самоубийстве становятся нестерпимыми:
Они – единственная константа в моих повседневных занятиях. Я непрерывно думаю о самоубийстве. Мужчины думают о сексе ежеминутно или вроде того, да? Вот так же и я думаю о самоубийстве, о том, как лишить себя жизни[77].
В этих письмах поражает то, как мысли превращаются в беспокойство гораздо более серьезное, чем сама породившая эти мысли причина для беспокойства. Если бы существовала кнопка «стоп», было бы столь же тяжело переносить одиночество, жизненную несостоятельность, чувство вины или тоску?
Один мужчина, который расстался с женой и вел одинокую жизнь, описал процесс в подробностях. Он потерял работу, у него начались проблемы с деньгами. Человек этот не смог выплачивать алименты бывшей жене и их общей дочери. Это выбило его из колеи, и он несколько суток не мог спать. Однажды ночью он принял решение покончить с собой.
В прощальном письме самоубийца подробно описал свои тревоги. Он записывал их одну за другой, они закручивались в водоворот мыслей, и эти мысли он тоже вносил в список:
Я ПРИНИМАЮ ЛЕКАРСТВА, ПОЭТОМУ НЕЛЬЗЯ ВИНИТЬ В ПРОИСХОДЯЩЕМ МОЕ ФИЗИЧЕСКОЕ СОСТОЯНИЕ.
НО ТО, ЧТО Я ПРИНИМАЮ ЛЕКАРСТВА, НИКАК НЕ ОТМЕНЯЕТ СЛЕДУЮЩИЕ НЕПРЕЛОЖНЫЕ ФАКТЫ:
МНЕ НЕЧЕМ платить за съемную квартиру в начале месяца.
Я НЕ МОГУ выполнить свой моральный долг – оказывать Синди должную экономическую поддержку.
Я НЕ МОГУ платить даже за ту дыру, в которой живу, что уж говорить о более приличном жилье.
Я НЕ МОГУ позволить себе приличную машину.
Я НЕ МОГУ позволить себе приличное, нормальное общение.
Я НЕ МОГУ внятно объяснить какой-нибудь женщине, почему живу в таких убогих условиях.
Я НЕ МОГУ стать значимой частью отношений с женщиной.
Я НЕ МОГУ спать по ночам, а это означает, что…
Я НЕ МОГУ прогнать невыносимые мысли, они непрерывно толкутся у меня в черепной коробке.
Я НЕ МОГУ справиться с водоворотом собственных скользких мыслей[78].
Ни один из этих пунктов не назовешь надуманной болью. Не иметь средств, чтобы платить за жилье и вести нормальную социальную жизнь – безусловно, тяжкое бремя. Но эти факты объясняют не всё. Многие оказывались в подобной ситуации, не кончая при этом самоубийством. Но в приведенном выше письме не только заявлено о проблемах; в нем явственно звучит мысль о том, что таким проблемам нет места в нормальной, достойной жизни.
Достичь какой-либо определенности представляется делом нелегким. Мысли продолжают метаться в черепной коробке. Господин нашего сознания, как и опасался Уоллес, вряд ли в состоянии принять решение. Может быть, еще и поэтому мысли требуют нашего внимания. Они могут быть монотонными, но сомнения придают им силу, и они усложняются. От нас требуется упорядочить, увязать друг с другом потоки мыслей, которые, с одной стороны, стремятся к истинному положению вещей, а с другой – к положению вещей предполагаемому.
Реши эту проблему, требует разум. Вот чего он требует.
Что такое тревога
– Слушай, мне наплевать. Какая разница! Я знаю, что сделала, а там пусть говорят кто что хочет. Мне все равно!
Возле собачьей площадки стоит лавочка. На этой лавочке сидит иногда какая-то женщина; женщина разговаривает. Сама с собой. Я и раньше ее слышал. Сказать по-честному, то подслушивал. Делал вид, что проверяю мобильный, а сам стоял так, чтобы все слышать.
– Я говорю – «иди к своей хозяюшке». А он и ушел. Это так… не хочу плакать. Заплакать? А он-то думает, что он весь из себя такой опасный тип, но он же не знает, через что я прошла. Пусть хоть пистолет на меня наставят, у меня сил нет. Какой смысл себя накручивать, если у тебя сил нет.
Я и раньше слышал в ее монологах про какого-то «ты». И думал, что у нее галлюцинации, что ей мерещится собеседник, которого на самом деле нет. Сейчас я вслушался и уже не так уверен насчет галлюцинаций.
Может быть, то, что я слышу, – это и есть «говорить что думаешь»?
Доведись мне самому облечь поток мыслей в слова, он вряд ли сильно отличался бы от того, что говорит эта женщина. Звучал бы бессвязно даже для меня самого. Я обижен; я кого-то порицаю; чужие слова, мои собственные страхи и сожаления неслись бы наперегонки с отклонениями от темы, словно я читаю лекцию об устройстве мира. И, возможно, в моих речах время от времени возникало бы это неопределенное «ты». Может быть, переменчивое «ты»: иногда «ты» – это кто-то другой,
