Шрифт:
Закладка:
Прототипом главного героя трагикомедии «Вакцина. Эд Теннер» служит «Эдвард Дженнер – великий английский врач и оспопрививатель (1749–1823)» [Шраер-Петров 2009][36]. В центре сюжета – «эксперимент», доказывающий эффективность вакцины, во время которого едва не погибает подопытный, который оказывается сыном Теннера. Согласно авторской датировке, пьеса создавалась в 1974-1984-1998-2009 годах, то есть изначально задумана и вчерне написана еще в СССР[37]. И хотя она была опубликована в журнале только в 2009 году, а отдельной книгой в 2021 году, первые три даты указывают на то, что по крайней мере ее замысел появился еще до отказа, в относительно спокойные годы, был развит в годы отказа и дополнен уже в эмиграции. Такая датировка ставит под сомнение возможность контекстуализировать этот текст и тем самым не дает читать его как простую идеологическую аллегорию. С другой стороны, она позволяет увидеть в пьесе своего рода сквозную линию, соединяющую почти все этапы творчества писателя, включая как его романы и рассказы, так и мемуаристику.
Трагикомедию «Вакцина. Эд Теннер», трилогию об отказниках и роман «Искупление Юдина» объединяет общая тема – медицинская наука и биология – весьма распространенная в советской литературе в 1950-80-е годы, например в романах Василия Аксенова и Владимира Дудинцева, высоко ценимых Шраером-Петровым и неоднократно упоминаемых им в своих художественных и мемуарных текстах. В различных вариациях медицинская тема присутствует и в более поздних его произведениях, вплоть до романа «История моей возлюбленной, или Винтовая лестница» (2013). К этой теме относится и роман «Французский коттедж»; он был задуман, по словам автора, еще в 1977 году как «история жизни в Грузии великого микробиолога Феликса д’Эрелля и гибели профессора Георгия Элиавы» [Шраер-Петров 1999: 349]. Это книги о врачах, и не только в поверхностном смысле профессии их протагонистов, но и в более глубоком, метафизическом смысле[38]. Теннер, Герберт и Евсей – не просто целители, они искатели истины, жертвующие собой ради великой цели. Они вольные или, как в случае доктора Левитина, невольные просветители. Медицина предстает, как и в мемуарном романе «Охота на рыжего дьявола», как путь духовного спасения, освобождения и самореализации, а в ее научном аспекте – и как мифический квест, героико-эпическое путешествие с боями, победами и поражениями в войне между жизнью и смертью[39].
В 2009 году Шраер-Петров читал в Бостонском колледже курс на тему «Медицина и литература». Три упомянутых произведения в большей или меньшей степени указывают на то, что в плане этого курса названо «глубокими связями между художественным творчеством и самыми острыми вопросами медицины и целительства» [Shrayer-Petrov 2009]. А в 1974 году (первая из датировок пьесы «Вакцина. Эд Теннер») в московском издательстве «Знание» вышла небольшая работа Шраера-Петрова «Поэзия и наука (заметки и размышления)». В этой книге указанная в заглавии тема рассматривается с разных точек зрения: общность и различие научного и художественного вдохновения и интуиции, отражение научных знаний в поэзии, научный характер самого поэтического мышления[40]. Однако важнее всего, с моей точки зрения, то, что стоит за всем этим и что можно сформулировать в терминологии Бруно Латура: представление о том, что научное творчество нового времени направлено на создание «гибридов» человеческих и нечеловеческих существ, как, например, в микробиологии, и в то же время на сокрытие данной гибридизации и на «очищение» природного и социального в глазах всех, кто находится за пределами научного сообщества [Латур 2006: 94–98]. Из размышлений Шраера-Петрова следует, что не только антропология, как у Латура, но и литература может быть эффективным методом обнаружения и описания этого двойственного процесса. Понять суть этих гибридов необходимо, ибо в них кроется ключ к спасению жизни. Такой, в духе кибернетических идей 1960-х годов, предстает взору автора ЭВМ: «Мысль выплескивается колонками цифр и орнаментами уравнений. Минута – и сотни животных избавлены от бессмысленной гибели. Машина, протяни руку! Возьми бьющееся в страхе и тоске животное. Лечи, лечи, излечивай наших меньших братьев, чтобы потом излечить Человека» [Шраер-Петров 1974: 54]. Не вызывает сомнения, что эти слова, как и вся эта работа Шраера-Петрова, относятся не только к физическому, но и к социальному и духовному исцелению человека и общества.
Трагикомедия обнажает те три координаты, в которых развертывается медицинская тема: победа над смертью, борьба с властью (или гегемонией, мракобесием, доксой), преодоление виктимности. Подобно герою трилогии об отказниках доктору Герберту Левитину, Эд Теннер теряет жену и сына, но, словно Иов, обретает новую семью. И наконец, в пьесу встроена архетипическая сцена репрезентативного жертвоприношения Авраамом Исаака. Герой науки Теннер, как и герой веры Авраам, бесстрашно осуществляет свое кредо. В современном научном опыте, как и в древнем испытании веры, раскрывается истина, гарантируемая чистотой сердца ее свидетеля и чистотой эксперимента. Сцена эксперимента, будучи, в терминологии Ганса, сценой блокированного жеста насилия (опыта-пытки), замены жертвы и превращения жеста в репрезентацию, становится сценой культуропорождения. В основе обоих нарративов лежит глубокая убежденность, что та же сила, которая требует проведения испытания-опыта, приведет экспериментатора к моральному и культурному возвышению, прогрессу, тем более что концептуально эксперимент почти сливается с лечением, а лечение – со спасением и подвигом[41], «“лечение” Мирового океана» – с «восстановлением утраченных звеньев цивилизации» [Шраер-Петров 1999: 253]. В одном случае эта сила – Бог, в другом – природа, но в обоих случаях ей приписывается разумность, данная в откровении или умопостигаемая. Этим преодолевается неразумность обыденного человеческого сознания – будь то идолопоклонство, окружающее Авраама, мужицкая темнота английских фермеров и недоверие официальной науки, окружающие Теннера, или властность Империи и ее идеологий, окружающая доктора Левитина и Евсея.
Такое преодоление или преобразование данного (то есть конфликта как данного) в возможное (познание реального) может быть интерпретировано, как уже было сказано, через определения генеративной антропологии: оно происходит при помощи блокирования жеста насилия-присвоения и превращения репрезентации самого образа этого нереализованного
