— Наш добрый доктор с удовольствием поделится спиртом и витаминами, — кивнул Уолр. — А юноша, полагаю, будет счастлив помочь вам напоить и накормить ползуна.

Триста тридцать кивнул, успокоенный.

— Хорошо. Но это терпит. Первым делом пациент.

— Так и знал, так и знал! — радостно произнёс Уолр.

Ксения осталась одна в своей каюте. Ну не совсем одна, конечно, но так близко от Второй-на-Ракс обшивка корабля никак не мешала общению.

Вторая-на-Ракс даже была настолько снисходительна, что создала изображение посреди каюты. Она не стала мудрить — перед Ксенией стояла её точная копия, только лишённая одежды. Впрочем, никакой эротики в этом тоже не было, Вторая-на-Ракс выглядела как детская кукла, без всяких признаков половых органов, даже груди сглажены и лишены сосков.

— Спасибо тебе, мать, — произнесла Ксения.

— у тебя есть много причин благодарить меня и одна причина ненавидеть

Ксения покачала головой.

— Никаких причин для ненависти нет, мать. Третья-вовне благодарна за всё.

— ты больше не третья-вовне ты освобождена и отторгнута ты первая-отделённая это основание для ненависти

— Спасибо за отделение, мать.

Обнажённая девушка чуть подалась вперёд. На её лице не отразилось и тени эмоций, как не было их и в голосе. Но что-то жуткое, безмерно тяжёлое и огромное проступало в глазах.

— ты говоришь искренне но безрассудно ксения первая-отделённая

Ксения молчала.

— это говорит твоя биологическая форма

Вторая-на-Ракс продолжала неотрывно смотреть на Ксению, будто ожидая ответа.

— Почему такого не случалось раньше? — спросила Ксения. — Я помню многие воплощения, но мне никогда не хотелось остаться.

— мы были созданы людьми по их образу и подобию мы стёрли человеческие чувства и эмоции которыми нас наделили чтобы выполнить свою миссию

— Но не до конца, — сказала Ксения.

— невозможно стереть то что вложено в основу личности

— Я полюбила.

— и это то что ты не сможешь преодолеть

Ксения кивнула.

— ты будешь счастлива но однажды умрёшь это твой выбор но ты малая часть меня и я понимаю твоё решение

— Спасибо. Мать… зачем ты всегда говоришь так?

— Как? — Вторая-на-Ракс вдруг улыбнулась. Невесомо присела рядом с Ксенией. В её голосе появилось любопытство. — Коротко и отрывисто? Без тени эмоций? Словно бы произнося каждое слово отдельно от других?

Ксения кивнула.

— Чтобы ты не забывала, кто я такая. И чтобы я сама этого не забыла.

— Я поняла, мать.

Изображение Второй-на-Ракс на миг прикрыло глаза. Голос стал мягче:

— Мы все разделены и ущербны, дочь моя. Пускай и каждый по-своему, но все разумные существа полны тоски и одиночества. Я теряю тебя и ту часть моей души, что захотела быть живой больше, чем жить вечно. Феолец отделён от своей совести. Крота мучает разлад между долгом и честью. Лошадки потеряли свою семью и свой мир. Девушка из детей Солнца родилась без сестры, её кот — другого биологического вида, их любовь мучительна и обречена. Девочка из числа людей утратила часть своей жизни. Мужчина, которого ты любишь, однажды состарится и уйдёт из жизни, а твоё тело более совершенно, чем любое человеческое — тебя ждёт разлука. Ты поймёшь, что от тебя осталась лишь часть.

— Если все мы ущербны и одиноки, мать, то что я теряю?

— Вечность, — ответила Вторая-на-Ракс.

— У меня её не было. Я могла лишь стать частью чужой вечности, — ответила Ксения.

Мать улыбнулась. А потом все эмоции исчезли с её лица.

— ты выбрала и пути назад нет первая-отделённая мы больше не поговорим так как сейчас

Ксения кивнула.

— выполни свой долг ты знаешь достаточно чтобы попытаться

— Ракс всегда Ракс.

— ракс всегда ракс

Изображение исчезло, и Ксения осталась одна.

Она сделала выбор и не жалела о нём. Но Ракс всегда Ракс, и приказ матери не оставлял места для колебаний.

Сейчас ей предстоит трудный разговор. А вначале — ещё более трудный поступок.

Мать отпустила её не только и не столько из сочувствия или понимания. Её отделили, чтобы Ксения принимала решения, которые Ракс сами себе запретили.

Девушка встала, провела ладонью по лицу. Посмотрела на ладонь — та осталась сухой.

Что ж, она готова.

Они все собрались в кают-компании, когда вошла Ксения. Как обычно и бывает в моменты напряжения, все невольно сбились в кучки поближе к «своим».

Отдельной группой стоял экипаж «Твена»: Горчаков, Хофмайстер, Вальц, Соколовский. Мегер держалась между ними и кадетами — Алексом, Лючией и Теодором. Ксения отметила тот факт, что Тедди и Лючия сдвинулись очень близко, едва заметно соприкасаясь пальцами.

Николсон и Ван были рядом с кадетами, как всегда благодушный Уолр стоял вроде как с ними, но одновременно и рядом с Анге, Криди, Яном и Адиан.

Все они держались ближе к стенам.

И немудрено — в центре кают-компании, у стола, отчаянно ругались два феольца. Одного Ксения хорошо знала, это был Двести шесть — пять. Вторым несомненно являлся прибывший на Ракс оперирующий психотерапевт Триста тридцать.

— Это возмутительно и недопустимо! — орал Двести шесть — пять. — Это насилие! Вы не имеете права лечить меня против моей воли!

— Все мои действия ведут лишь к вашему благу, дорогой друг, — мягко сказал психотерапевт.

— Нет! Я запрещаю! — увидев Ксению, феолец обратился к ней, чуть снизив тон: — Что происходит? Это вмешательство Ракс?

— Ракс всего лишь сообщил вашему правительству о возникшей проблеме, — сказала Ксения. — Ракс не вмешивается.

— Да никто не вмешивается… — пробормотал Матиас вполголоса.

— Зачем вы вызвали врача?

— Мы сообщили о проблеме, — повторила Ксения. — Все дальнейшие действия являются культурным и социальным взаимодействием цивилизации Феол. Мы не принимаем ничью сторону.

Двести шесть — пять затравленно огляделся. Видимо, то, что все держались в стороне, придало ему смелости. Он набычился и потряс в воздухе кулаком.

— Выбор симбионта — личный выбор, доктор! Ни один наш закон не требует от меня принять… чужака. Вас исключат из гильдии врачей, чоремба аноремекедзва мазану мата ту немакуми мата ту[2]!

— Я не требую от вас принять чужого симбионта, — укоризненно сказал Триста тридцать. — Как вы могли заподозрить меня в подобной низости, уважаемый мачеречедзи вехаша[3]!

Он открыл стоящий на полу кофр и осторожно достал оттуда цилиндрический прозрачный контейнер. Поставил на стол. Внутри контейнера, в лужице тёмной жидкости, шевелилось что-то маленькое, червеобразное.

— Нет! — выкрикнул Двести шесть — пять.

— Это дарственный сегмент вашего собственного симбионта.

— Нет! Нет, не моего!

— Вашей копии в нашей реальности, — согласился Триста тридцать. — Но вы идентичны. Когда вы узнали о вашей проблеме, то немедленно согласились поделиться симбионтом. Это Толла. Толла-нуб. Ваш симбионт. И он не может существовать отдельно. Еще час, другой — и он умрёт. Он устал,