Могу принести кусок углеритовой полосы от внешней обшивки космокатера. Она с продольными вставками из высококачественной стали и чем-то напоминает.

— Тащи.

Вот так мы придумали и утвердили новую традицию, став марсианами. Всем понравилось. А кусок углеритовой полосы, заменившей нам меч, я попросил ДЖЕДО спрятать в нарочитом месте. Для будущих церемноний посвящения в марсиане. Мало ли что.

Восемь минут.

Столько времени шёл радиосигнал до Земли, когда мы связались с ней в последний раз. И столько же обратно.

Это означало, что «Горное эхо» удалился от Земли на сто сорок четыре миллиона километров. Впрочем, мы и так это знали, а впереди нас ожидало и вовсе неизмеримое человеческим воображением расстояние длиной в двести тридцать девять световых лет.

Восемь минут и двести тридцать девять лет. Почувствуйте разницу. А лучше не надо — просто примите всё, как есть. Благо, что и чувствовать ничего не придётся. Вы просто заснёте и проснётесь, а расстояние уже будет преодолено. Таково волшебное свойство нуль-пространства и анабиозных камер. Хотя я бы предпочёл обойтись без них. Но пока — только так.

На сеансе связи меня ждал сюрприз.

— Серёжа, тут с нами ещё Таня, — сказала мама. — Таня Калинина, одноклассница твоя. — Она тоже хочет тебе что-то сказать.

Почему-то я часто вспоминал Таньку во время полёта — это помогало терпеть двойную тяжесть и вообще как-то вдохновляло, что ли. Справедливости ради нужно сказать, что вспоминал я и Кристину, и Наташу и даже воздушную гимнастку американку Венди. Но Таньку чаще.

И — надо же! — вот и она.

— Здравствуй, Серёжа, — услышал я знакомый голос. — Я коротко. Просто знай, что я тоже тебя жду. Очень-очень. Возвращайся, пожалуйста.

— Спасибо, Тань, — сказал я. — Мне…мне это нужно, правда. Знать, что ты меня ждёшь. Можно особую просьбу, раз уж такоедело? Прочти что-нибудь. На удачу.

Потянулись долгие минуты.

— Хорошо, — донеслось из динамиков, когда радиосигналы преодолели сто сорок четыре миллиона километров туда и уже немного больше обратно. — Из последнего. Называется «Когда уйдёшь»

Когда уйдёшь, останутся следы.

Их слижет ветер языком шершавым.

Примятые поднимутся цветы.

Зашелестят встревоженные травы.

Наступит день. Его сожжёт закат,

И искры звёзд рассыпятся до края.

И зашумит ветвями старый сад,

И серебро на листьях заиграет.

А на заре, не чувствуя вины,

Сверкнут луга огнями зверобоя…

И только сны останутся верны

И улетят с ветрами за тобою [1]

— Счастливый ты человек, Серёга, — вздохнул Сернан, когда сеанс связи закончился. — Мне таких стихов не пишут.

— Разве в Америке нет юных талантливых поэтесс? — спросил я.

— Наверное, есть. Но я уже для них слишком старый. И вообще женат.

— Да ладно, — усмехнулся Быковский. — Когда это останавливало поэтесс?

Я рассмеялся и сказал:

— Вот видишь, Юджин, ты женат и у тебя прекрасная дочь Трейси. А у меня только одно стихотворение, пусть и хорошее. Так кто из нас больше счастлив?

Мы легли в анабиозные камеры двадцать четвёртого февраля тысяча девятьсот семьдесят четвёртого года.

— Готовы? — спросил ДЖЕДО.

— Готов, — ответил Быковский.

— I’m ready, — сказал Сернан.

— Готов, — произнёс я.

— Обратный отсчёт, — сказал ДЖЕДО. — Десять секунд. Девять, восемь, семь… четыре… две, одна, ноль.

Сознание медленно погасло, и наступила тьма.

Кемрару Гели в анабиозе сны не снились.

Серёжа Ермолов их видел.

Снилась Кушка. Дом офицеров, Полтавские ворота, родное неровное футбольное поле стадиона, Крест над городом, словно осеняющий его в вечном благословении.

Почему-то он гулял по знакомым улицам с Таней Калининой, показывал и рассказывал, а она смеялась и говорила, что сама кушкинка, родилась здесь, и может ему рассказать о Кушке такое, о чём он и понятия не имеет.

Вот, например, знал он, что до революции, году, эдак, в тысяча девятьсот восьмом, стадиона ещё не было? Но футбольное поле уже было, только располагалось оно за вокзалом и за железнодорожными путями, ближе к речке.

Креста, к слову, тоже тогда не было, его начали сооружать в тысяча девятьсот десятом, а закончили в декабре девятьсот тринадцатого.

— Ты не кушкинка, ты москвичка! — протестовал он. — Ты не можешь этого знать!

— Кушкинка, кушкинка, — дразнилась она и показывала розовый девичий язык.

— Твоя мама в московской библиотеке работает, а не в кушкинской! — возражал он. — Я знаю кушкинскую библиотекаршу, её Таисия Игнатьевна зовут и она не твоя мама?

— Ну и что? — смеялась она. — Зато в московской библиотеке такие архивы, которых в кушкинской нет. Если в эти архивы залезть, можно много чего интересного найти…

Я открыл глаза.

Было прохладно и влажно.

Горел неяркий свет.

Надо мной матово поблёскивала крышка анабиозной камеры с прозрачным окошком-иллюминатором, расположенным точно напротив лица. За окошком угадывался ребристый потолок анабиозного отсека.

Включились фены. Потоки горячего воздуха быстро высушили тело.

Я поднял руку и нажал оранжевую клавишу сбоку.

Кемрар Гели никогда не ждал, когда крышка камеры откроется автоматически, всегда жал на клавишу сам. Не стал ждать и я.

С едва слышным жужжанием крышка откинулась.

— С возвращением, Серёжа, — раздался голос ДЖЕДО.

— Привет, — сказал я и сел. — Доложи обстановку.

— Корабль в полном порядке, переход прошёл штатно.

— Проблемы?

— Есть одна. Мы немного промахнулись.

Вот чёрт, подумал я, вылезая из камеры и оглядываясь в поисках одежды.

А, вот же она, на стуле…

Остальные пятнадцать анабиозных камер были закрыты. Включая те две, в которых находились Быковский и Сернан.

— Сначала о состоянии Быковского и Сернана, — приказал я, одеваясь. Одежда была моей, земной, — постиранной и приятно пахнущей свежестью.

— Всё в норме, — сказал ДЖЕДО. — Просто они старше, другой метаболизм, поэтому проснутся чуть позже.

— Когда?

— По моим расчётам минут через десять. Плюс-минус.

Жрать хочется.

Как всегда после анабиоза. Слона бы съел.

Дверь в анабиозный отсек отъехала в сторону. Вошёл ДЖЕДО с неизменным подносом в манипуляторах. На подносе дымилась большая чашка драво (я уловил запах) и стояла тарелка с толстым бутербродом.

На Гараде, как и на Земле, росли злаковые. Соответственно, был и хлеб. По вкусу немного другой, но был.

То же самое можно сказать о молочных продуктах. Если есть крупные рогатые и копытные млекопитающие — значит, будет и молоко. Вместе с творогом, сливочным маслом и другими молочными продуктами.

Таковые