Луция Опимия, то он отнюдь не отрицал самого убийства Гая Гракха, но говорил, что оно совершено законно и на благо родине, а когда этот же самый Карбон, будучи еще народным трибуном, в политике вел себя совсем по-иному и даже выступил с запросом о Тиберии Гракхе, то сам Публий Африкан ответил, что, по его мнению, Тиберий был убит вполне законно. Так и все дела такого рода защищаются как законные, чтобы казалось, будто они были или нужны, или допустимы, или необходимы…»

Антоний (alias Цицерон) не дает никакой нравственной оценки поступку перебежчика Карбона — и по причине неодобрительного отношения к мятежным братьям, и потому, что такие поступки были, по-видимому, не в диковинку.

Две фразы из этой речи, ставшие хрестоматийными, демонстрирующие словесную ловкость Карбона, пережили его благодаря Цицерону (там же, II, 165–170): «Если консул есть советник, дающий советы отечеству, то что, как не это, сделал Опимий?» (Si consul est, qui consulit patriae, quid aliud fecit Opimius?) и «если Гракх поступил нечестиво, Опимий поступил достойно» (si Gracchus nefarie, praeclare Opimius).

В том же гракханском поколении был и еще один знаменитый адвокат — Гай Скрибоний Курион-дед, претор 121 г., первый в династии трех знаменитых ораторов — Куриона-сына, трибуна 90 г. и консула 76 г., и Куриона-внука, цезарианца, трибуна 50 г., погибшего в Африке в войне с Помпеем в 49 г. Кстати сказать, династии ораторов — явление довольно частое в римском красноречии: Метеллы, Сципионы, Гракхи, Карбоны, Курионы и т. д. Цицерон называет его оратором поистине блистательным. Он упоминает речь Куриона за Сервия Фульвия о кровосмешении и говорит, что во времена его детства она считалась образцом красноречия («Брут», 122). Об этой речи нет больше никаких сведений, кроме упоминания Цицерона и его оценки, произведенной уже с позиции опытного и зрелого оратора и теоретика красноречия: «в этой речи Куриона о кровосмешении есть много наивных мест: рассуждения о любви, о муках, о злословии совершенно бессмысленны. Однако для еще неискушенных ушей наших сограждан и еще необразованного нашего общества они были вполне терпимы. Курион написал и несколько других речей; он много и счастливо выступал…» (там же, 124).

Успех банальных приемов Куриона лишний раз доказывает любовь римской публики к мелодраме, которая легче всего обеспечивала в то время успех оратору.

Последний, мятежный век республики дал Риму самых блестящих ораторов: Антония, Красса, Гортензия и Цицерона. На рубеже двух столетий — в последние десятилетия II в. и в начале I в. до н. э. — в Риме появились, по выражению Цицерона, два «поистине величайших оратора» — Антоний (143–187 гг. до н. э.) и Красс (140–191 гг.), у которых «впервые латинское красноречие раскрылось во всем своем богатстве и сравнялось славою с греческим» («Брут», 138). Расцвету красноречия на рубеже двух столетий способствовало необычайное обострение социально-политической и партийной борьбы, вылившееся в гражданскую войну.

Внешние войны (с Югуртой, с кимврами и тевтонами, с Митридатом), восстания рабов, ставшие обычными вооруженные столкновения политических групп, жестокая расправа с противниками, политическая беспринципность и полная неразборчивость в средствах борьбы политических деятелей этого времени — свидетельство кризиса римского политического строя, печальный симптом приближающегося краха республики — таков исторический фон, на котором римское красноречие достигло своего наивысшего расцвета. В это смутное время оно было одним из самых активных средств этой борьбы. «Кому не известно, — говорит Тацит («Диалог об ораторах», 37), — что полезнее и лучше наслаждаться благами мира, чем выносить невзгоды войны? Тем не менее хорошие воины порождаются, главным образом, войнами, а не миром. То же и с красноречием. Ибо чем чаще оно, так сказать, скрещивает оружие, чем больше ударов наносит и получает, чем более сильных противников и более ожесточенные схватки само для себя избирает, тем возвышенней и внушительнее становится…»

Правда, известна и другая точка зрения на этот вопрос — цицероновская, который, напротив, считал, что красноречие — спутник мира, союзник досуга, что смуты и войны отражаются на нем губительно («Брут», 7–8, 24, 45).

Однако и та, и другая позиция вполне объяснимы: в Таците, скорбящем об упадке красноречия в императорском Риме, говорит тоска по действенному красноречию времен республики, в Цицероне, красноречие которого было вскормлено гражданскими смутами, но который, в конечном счете, стал жертвой этих смут и рожденной ими диктаторской власти, — тоска по миру и согласию всех благонамеренных, по старым республиканским идеалам. При всем различии высказываний Тацита и Цицерона угадывается стоящее за ними совпадение: и тот, и другой видят гибельное влияние на красноречие деспотической диктаторской власти, препятствующей свободе слова. Расцвету ораторского искусства в последний век республики способствовало также и то, что именно тогда риторическая школа окончательно отделилась от грамматической, которая раньше давала оратору некоторую подготовку. Римские риторические школы, руководимые преимущественно греческими риторами, учитывали богатый опыт греков и старались привить своим ученикам все необходимые навыки этого, по определению Цицерона, труднейшего из искусств (там же, 25). Риторическая школа знала три главных вида красноречия, которые могли пригодиться оратору на практике: судебное (judicale), совещательное (deliberativum), и показательное (demonstrativum). Она учила составлению речи, которая делилась обыкновенно на пять основных частей: вступление (exordium), изложение обстоятельств дела (narratio), приведение доводов в пользу своей точки зрения (argumentatio), опровержение доводов противника (refutatio) и заключение (peroratio).

В процессе обучения разбирались типы речей, большое внимание уделялось нахождению, или изобретению аргументов и, особенно, главного из них, на который опирались все остальные (inventio). Будущих ораторов учили применять так называемые общие места (loci communes) и примеры, учили запоминать и произносить речь: учили пользоваться украшениями — фигурами мысли и речи (тому, что греки называли σχήματα). Правила подкреплялись разбором изданных речей греческих и римских ораторов, широко практиковались перевод греческих ораторов на латинский язык и составление небольших речей — совещательных (suasoriae) и судебных (controversiae). Теоретический курс подкреплялся посещениями форума, общением с каким-нибудь более или менее знаменитым оратором с целью усвоения опыта. Большая часть ораторов ограничивалась подготовкой такого рода и, в зависимости от таланта и выучки, в разной степени процветала на форуме. Но были и такие, которые дополняли свое чисто риторическое образование изучением права, философии, истории, литературы. Успех не всегда сопутствовал именно всестороннему образованию, большую роль играли здесь врожденный дар и обстоятельства.

Но все-таки в период наивысшего расцвета римского красноречия образованность оратора оказывалась надежным залогом его успеха. Не случайно вершиной римского классического красноречия стал Цицерон — оратор не только феноменальной одаренности, но и широкой, разносторонней образованности. Правда, один из двух ораторов, названных Цицеронам «поистине величайшими», — Марк Антоний — любил утверждать, что он постиг трудную ораторскую науку не в школе, а на практике, с