Шрифт:
Закладка:
После обеда опять таскали ёлки. К вечеру подул с запада ветер, пошёл снег.
Заканчивая обставлять вторую полосу, я спросил Мишу:
— При какой глубине снега может сесть ЛИ-2 на колёсах?
— Сантиметров двадцать—тридцать, — ответил пилот, — если снег рыхлый.
Я помолчал. Снегу было почти на метр, и ясно было, что на него ни один большой самолёт не сядет.
Ветер усиливался с каждой минутой, понесло позёмку. Встав на лыжи, мы пошли в посёлок.
Третьи сутки завывала метель. Я выходил из дому в надежде увидеть прояснение, но порывистый ветер налетал с новой силой, и в десяти метрах ничего не было видно.
Лётчики забивали «козла». Мне было тоскливо слушать вьюгу и без дела шагать из угла в угол, и я волновался за людей, выехавших с Рогожиным из Самбурга на нартах. Хоть бы кончилась пурга!
Неожиданно открылась дверь и вбежала Марина. Она похлопала по валенкам и куртке растрепавшимся голиком, стряхнула с шапки снег, вытерла мокрое лицо и подала мне свёрнутую в трубку бумажку.
Я прочитал: «Как дела? Татаринов».
Беспокоится начальство... Действительно, вроде аферы получилось. Забрался сюда и сижу да людей мучаю.
— Отвечать на телеграмму будете? — спросила Марина. — А то у меня скоро связь с Салехардом.
Я пристально посмотрел на радистку. Что она, смеётся надо мной или всерьёз думает, что я готов о чём-то рапортовать? Но Марина смотрела на меня сочувственно.
Я взял лист бумаги и написал: «Место расчистки лётного поля нашли, оконтурили ёлками, сделали лопаты. Олений транспорт Самбурга задержался пути из-за погоды. Окончании пурги начнём расчищать лётное поле».
Я перечитал написанное, передал Марине.
— Через час передам, — сказала она и, надев шапку, направилась к двери. С порога она окинула взглядом неубранную, прокуренную комнату и выговорила лётчикам: — Порядочек поддерживать надо, «козлятники», а то грязью обрастёте.
Она хлопнула дверью, успев впустить к нам немного ветра со снегом.
Метель стихла так же неожиданно, как и налетела. Снежные тучи уносило на восток, и в их разрывы проглядывало солнце. После пурги его лучи казались ещё ярче и, отражаясь на белом снегу, слепили глаза.
К вечеру приехали на двух нартах ненцы Пугана и Пяк. Бросив упряжки, они пошли в магазин фактории за продуктами.
Я подошёл к оленям, стоявшим в глубоком снегу, и только сейчас обратил внимание на их большие, выпуклые бархатные глаза. Они были грустные, словно в их глубине отражалась угрюмая тундра. «Вот, — подумал я, — эти животные дают жителям Севера всё, что необходимо, чтобы жить. На оленях ездят, питаются их мясом, из их шкур шьют одежду, делают чумы, из рогов готовят лекарство. Даже когда пурга застигнет человека в тундре, он ложится в снег с оленем, чтобы согреться у его тёплого тела... Да, здесь, на Севере, эти кроткие и несильные животные выручают человека во всякой беде...»
И вдруг я подумал: «А может, они и нам помогут построить лётное поле?»
У меня почему-то сразу стало теплее на душе. Не отходя, я всё смотрел и смотрел на оленей, как будто ища у них поддержки. Они стояли на месте, переминаясь с ноги на ногу. Рыхлый глубокий снег оседал под их топчущимися ногами и вскоре стал твёрдым. У меня мелькнула мысль: олени утопчут нам снег на лётном поле, а там будет видно, что делать!..
Обрадовавшись, я пошёл искать приехавших ненцев. На ходу я соображал: нужно пятьсот, нет — тысячу оленей, тогда четыре тысячи ног будут топтать снег на ста тысячах квадратных метров. И будут топтать до тех пор, пока он не будет настолько плотным, чтобы выдержать самолёт.
Я зашёл в магазин, когда Ниязов только что раскупорил бутылку и передал её ненцам. Взяв её, Пугана приготовился пить из горлышка.
— Зачем же так? — остановил я его. — Выпить можно и дома, там и закуска есть.
— Они без закуски чистый пьют, — вмешался Ниязов.
— А вы и рады, — зло оборвал я его.
Растерявшийся Пугана держал бутылку, не зная, пить или подождать. Я решительно взял её и заткнул пробкой.
Придя в ненецкую, я велел лётчикам готовить обед и, усадив ненцев за стол, спросил:
— Где поблизости оленье стадо пасётся?
— Мы одно пасём — колхозное, да ещё одно Самбурга сюда будет каслать, однако завтра будет, — ответил Пугана.
— Сколько в вашем стаде оленей? — снова спросил я.
Пугана посмотрел на Пяка и, помедлив, ответил:
— Девятьсот есть, однако. Может, маленько больше.
Пяк в подтверждение закивал головой.
— Топтать снег оленями надо, — начал объяснять я, — чтобы он твёрдый был, тогда самолёты большие прилетят... — И я подробно рассказал, что придумал.
— Э, твой шибко хитрый, здорово придумал, — восхитился Пугана, поняв объяснение.
— Вот давайте вашими оленями и топтать будем, — стал я уговаривать ненцев.
— Топтать можно, только правление колхоза спрашивать надо, без правления топтать не терпит, — объяснил Пяк.
— А где председатель? Как его найти? — спросил я.
— Его другим стадом каслает, а может, его район Тарко-Сале уехал, — соображал вслух Пугана.
— А сами разве вы решить не можете? Ведь колхоз деньги хорошие получит, за каждого оленя в день экспедиция по рублю платить будет, а это как день — тысяча рублей колхозу, — убеждал я.
— Деньги хорошо, самолёт летать будет тоже хорошо. А ругать будут совсем нехорошо, — отказывались ненцы.
— За что же ругать будут? Разве оленям нехорошо будет, если они по снегу побегают? — настаивал я.
— Почто нехорошо? — соглашались пастухи. — Олень бегать терпит.
— Тогда пригоняйте стадо, и завтра начнём топтать.
Ненцы молчали.
—
