И тут для них все рухнуло в одночасье. Доблестных бойцов продовольственного заградительного отряда самым позорным образом уличили в спекуляции реквизированным мясом.

Комиссар отряда товарищ Артем, непримиримый и пламенный большевик, бывший рабочий паровозного завода, который принимал участие еще в революции 1905 года и вкусил царской каторги, объявил перед строем:

– Накипь! Она трудовому народу не нужна. Сдать оружие и мандаты!

Удар был сильный. В самый разгар голода и разрухи слететь с такого насиженного места – это как ножом по телу полоснули.

После ритуала изгнания из рая Кугель произнес под нос что-то грозное:

– И за это ответят товарищи.

В его сумрачном сознании вечно зрели какие-то планы мести, как правило, беспочвенные и труднореализуемые. А Бекетов только пожал плечами и горестно вздохнул. Он прекрасно осознавал, что они легко отделались. По нынешним временам и за гораздо меньшие грешки ставили к стенке.

Выйдя за территорию отряда, подельники, даже не пожав друг другу на прощание руки, направились в разные стороны. Кугель – бодрой нервической походкой. А Бекетов – тяжело шаркая и загребая разбитыми ботинками с обмотками дорожную пыль. Расходились они, как им тогда казалось, навсегда.

И началась у Бекетова какая-то чумная жизнь. Золотишко и резко обесценивающиеся купюры, которые он нагреб на службе в заградотряде, быстро кончились. Не шибко дорого это самое золото и камешки шли, когда вокруг голод. В такую пору иногда кусок хлеба идет за золотое кольцо с рубином, и это считается выгодным обменом. Потому что кольцо в рот не положишь. А хлеб – это жизнь.

Воевать Бекетов не хотел и отбоярился от ставшего обязательным призыва в Красную армию. Сперва вернулся в родные края, к своему непутевому родичу Борьке в деревню Свиридово. Нанимался за еду батрачить на кулаков. Но работать он не любил и, по причине слабосилия, не слишком-то и умел, так что заканчивалось все одинаково – хозяйчики гнали его в три шеи, чаще даже не заплатив. Чтобы не сгинуть с голода, он ушел в странствия по горящей стране.

И подхватили его суровые ураганы Гражданской войны, с неугасимой силой ревущие над Россией, сметающие города и судьбы. В стремлении найти то счастливое место, где можно затаиться, выжить и не голодать, он был не одинок. Все дороги России были забиты такими людьми, ищущими безопасности и хоть немного сытости. И не находившими их. Вся страна умывалась кровью. И везде люди становились зверьми.

Шататься неприкаянно по городам и весям Бекетову было не впервой. Рано оставшись без родителей, он получил в наследство хороший земельный надел. Крестьянский труд он ненавидел, поэтому землю просто сдавал в аренду. Вырученных денег ему хватало, чтобы не умереть с голоду, да еще поигрывать в карты. Азартные игры были его страстью. Он научился играть, а также обманывать, приобрел все навыки шулера. Разъезжая по югу России, перекидываясь на катранах и в кабаках в картишки, знакомился с разным темным народцем. С каждым годом все глубже погружался в такой образ жизни. Пока его легкое существование не прервал призыв на Мировую войну.

Вот и сейчас, как встарь, он шагал по русским просторам, но теперь это был как будто поход по минному полю. Он теснился в пассажирских железнодорожных вагонах, переполненных самым разношерстным народом, одетым в массе своей в такие чудовищные обноски и рванину, которые еще недавно трудно было себе представить. Старые зипуны и рваные пальто с дырявыми пиджаками шли за роскошь. В стране остановилась текстильная промышленность, люди донашивали всякий хлам, шили кафтаны из штор, рубашки из простыней. Эта нищета разбавлялась суровыми комиссарскими кожанками и военными френчами, перетянутыми ремнями.

Вырываясь из этого убогого и страшного маскарада, похожего на адские фрески в церкви, Бекетов забивался в промороженные товарняки, где порой едва не замерзал насмерть под ставший уже привычной музыкой стук колес. Брел пешком или ехал на телегах, если подвозили. Устраивался на ночлег, где получится – часто в чистом поле или в заброшенных хозяйственных постройках. И пытался скрыться от войны. По коже его проходил озноб из-за далекой канонады, накатывали воспоминания о Первой мировой.

Жить на что-то надо было. Он пытался подворовывать, но быстро понял – времена нынче суровые, если попадется с поличным, то о суде можно будет только мечтать. Кончат на месте. Пробовал вернуться к карточной игре и шулерству. Так чуть не убили. Колотили жестоко, сломали кисть руки. Хорошо еще, что выжил.

Потом он прибился к уголовным. Получил от них прозвище Писарь – проговорился, что прослужил полгода ротным писарем. Но от них быстро ушел. Никогда варнаков он не жаловал. Ухари они, конечно, развеселые, живут разухабисто. Но вот только жизнь у них хотя и легкая, но короткая. Кончается или пулей, или, если повезет, тюрьмой. Да и живут они будто одной деревней – на одном конце свистнут, а на другом уже все слышат. Ничего там не утаишь, потому и попадаются обычно они всем скопом, а потом продают друг друга, вымаливая жизнь и свободу. Кроме того, у них иерархия, где строго расписано, кто в их колоде туз, а кто шестерка. А командиров Бекетов с войны не любил. И самое сладкое его армейское воспоминание, от которого по телу пробегала приятная истома, – как он уложил метким выстрелом своего командира роты.

А между тем русские просторы разрывались титанической силой исторических событий. В стране шла ожесточенная борьба за власть. Политические, а больше даже мировоззренческие, противники не хотели уступать друг другу даже самую малость. Потому что такой был исторический период – если ты не получаешь сразу все, тогда не получаешь вообще ничего.

Чередой шли то интервенция, то гражданская война, то красный и белый террор, то польский поход. То голод, тиф, «испанка». И миллионы новых православных крестов на кладбищах. Господь будто обрушился со всеми страшными карами на огромную территорию бывшей империи, изнуряя и уничтожая на ней человеческий род.

Но время не только взрыхляет ил на дне, но и в итоге все же осаждает его. Пока Бекетов бежал от страха, голода и смерти, отгремела Гражданская война. Жизнь в целом начинала налаживаться и входить в какую-то новую колею. Чуть-чуть начал отступать голод. Продразверстку сменили продналоги, когда забирали у крестьянина не семьдесят процентов зерна, а лишь тридцать.

Новая власть всерьез намеревалась не только переустроить все в лучшую сторону, но и после воцарившегося ада быстренько навалиться всем миром, да и создать на земле рай. Восстанавливались, казалось, уже навсегда, уничтоженные промышленность и сельское хозяйство. На селе массово