Второй путь — вы теперь станете близкими близнецами, и если будет мучаться один, то и другой окажется там же. Сам буду следить. И на дыбу вместе и на плаху. Понятно, Алексашка?

— М-гм! — Меньшиков посмотрел на царя искренне честными глазами, понял, что не отвертеться, но попытался:

— Я согласен, а если все же Хилков подведет. Я не хочу за него мучаться, государь!

— Помучаешься, — буркнул Петр, — ну же, или я сам тебя буду учить тростью.

Меньшиков очень страдал перед царем. Но царь ему не поверил, и ему пришлось промямлить:

— Христом Богом клянусь, государь, что буду князя Хилкова любить как брата-близнеца на всю оставшуюся жизнь и, если я хоть в чем-то обману, то он меня накажет.

Он перекрестился и вопросительно посмотрел на окружающих, прежде всего на Петра.

А Дмитрий на этого «брата во Христе» посмотрел очень подозрительно. Очень уж тон был лживый, а сам Меньшиков скользкий. Ведь обманет, гад, обязательно! Но царь теперь уж на него смотрел очень требовательно и жестоко. Дмитрий мысленно вздохнул и повторил клятву.

Все расслабились, ведь клятва перед Богом была сказана, ни один православный теперь не обманет, ибо Господь тебя накажет и на этом свете, и на том.

Но вот царь засомневался. Алексашка он хитрый, Обманет Бога, а потом втихую отмолится, да еще попам денег даст, чтобы они перед Господом отпросили многогрешного, но очень искреннего богомольца. И ведь Бог его простит!

Поэтому он продолжил, хотя и не собирался об этом говорить:

— О будущем мы поговорили, клятвы перед Богом вы произнесли. Я их услышал и не дай, Господи, обманете, сам накажу! — Петр внимательно посмотрел на обоих, поняли ли? Ухмыльнулся своим думам, дальше заговорил: — теперь поговорим о прошлом. Алексашка, твоими стараниями, князь Хилков был отправлен на дыбу и теперь стал калекой. Выбирай, первый путь — тебе на дыбу и один горящий веник, понюхаем твоего горелого мясца!

— Нет, государь, не надо! — взмолился Меньшиков, — Христом Богом прошу…

— Второй путь — плачешь виру. Пять тысяч рублев, — не дослушав, заговорил Петр, — из них две тысячи князю Хилкову за боль на дыбу, три тысячи — мне за сором!

— Послушай, мин херц, а тебе-то за какой сором? — искренне удивился Меньшиков и даже лживое богомольство с него слетело, как кожа со змеи, — я, государь, тебя никогда не осмелюсь…

— А когда арестовывал князя Хилкова, — ты кем хвалился? — опять оборвал Петр Алексашку, а, сволочь? Сам царем возомнил, гнида, вот я тебе!

Петр Алексеевич между делом оказался в таком страшном гневе, что Меньшиков сам испугался. В детстве он так был напуган стрелецким бунтом, что впадал в бешеную ярость и тогда переставал себя контролировать. Мог побить и даже убить. Потом-то, конечно, горевал и даже мололся, но поздно уже.

— Государь! — рухнул Меньшиков, — я дам деньги, — и три тысячи рублев тебе за нечаянный сором, — и две тысячи князю Митьке Хилкову. Только не гневись на меня, холопа своего!

На лице Петра судорожно ходили мышца — окончание нервного приступа, причем еще неоконченного. Меньшиков сам это видел, когда один срыв сменялся другим и виновный, и даже не виновный, а просто попавший под руку, уцелевший после первого срыва, погибал после второго.

Поэтому он и промолчал, хотя в другое время и завыл, заплакал, отмолил хотя бы сотни рублев. Поспешил, когда царь, наконец, отпустил кафтан, на последок пообещал почти искренне:

— Государь, сей же час принесу до копеечки, вы еще от ассамблеи не отойдете.

Меньшиков быстро ушел, а Петр сам налил себе водки, выпил весь стаканчик крепкого напитка, Дмитриева! Потом по примеру того же Дмитрия занюхал рукав. Помолчал, прочувствовал, и все-таки заел чесноком.

— Вот ведь, — по-доброму помахал он Дмитрию, — учишь нас всякому, а водку гонишь крепкую, так ведь и помрешь невзначай.

Потом сказал без перерыва, попаданец даже не понял сразу: — деньги Алексашкины я все даю тебе, из трех тысяч рублев начекань мне гвардии фляжек, сколько надо, а остаток перебрось на оплату шхун, женка твоя, княгиня Хилкова, говорила, что там денег не хватает на доски и реи.

Дмитрий удивился, но поклонился. Денег почти хватило, благо пильная мельница была его же. Потом, когда шла окончательная оплата, он, конечно же стребовал, наверное. Но хозяйственная Даша думала иначе. Благо, Петру Алексеевичу, как и любому мужчине, долго женщине просить было не надо. Показать свой ум и знания, потом пошевелить плечиками, от чего грудь так волнительно бы задвигалась. И все, мужчина последнее отдаст. Ну, или у провинившегося друга отберет и отдаст красивой, но умной женщине.

Потом, разумеется, снова пили, причем, как свою, слабую водку, так и привезенную Дмитрием. Фляжку ведь Петр «выпросил» — сказал, что коли я тебе деньги почти отдал, то и фляжка уже моя. Задаток, мол, положено. Не гневь Господа, обычай такой русский.

Дмитрий не возражал. Обычая он, правда, такого не слышал. Похоже, царь его только сегодня и придумал. Больно уж он около фляжки крутился, как лиса вокруг кувшина с молоком. Так что он и сам бы отдал. Царь Петр Алексеевич такого был норова. Если ему чего-то нравилось, то он рано или поздно все равно отбирал. Но за это либо денег отдавал, либо морально ласкал. А ведь, что такое — царь тебе добр — это привилегии, заказы, опять же деньги. Молить еще будешь Господа, чтобы у него что-нибудь царю понравилось, так что он приберег.

Ну и с фляжкой водку, естественно, отдал, не выливать же на землю. Или выпили они ее. Как-то конец ассамблее для него пошел отрывками — это помнил, а это не припомнил. Но деньги Меньшиковы он самолично погрузил — все пять мешков, а потом и сам рухнул.

— Паехали!

Глава 6

До родимого дома он проехал мгновенно и даже незаметно, благо мирно уснул — водка потянула. А что, лошадь — не быстрая машина, когда надо, всегда остановится. Да и кучер вечно на облучке шарахается, вожжи трогает. Так что Дмитрий лишь пьяно похрапывал и причмокивал.

А вот когда пролетка приехала к дому, то пришлось идти самому. Ведь и жена самолично вышла на крыльцо. Ага, мужа встретить. Правда, почему у нее в руках