Шрифт:
Закладка:
— Кто ты: друг или недруг? — Цесаревич уже справился с ознобом, его согрел ласковый участливый голос спутника. Никто, казалось Павлу Петровичу, ни одно живое существо с самого рождения не жалело его так искренне, без злобы на других и без корысти для себя. — Откройся мне, странный человек. Нужна ли тебе моя помощь?
— Бедный Павел! — Опять дрожь пробежала по телу цесаревича, дрожь от странного голоса и ледяного дыхания незнакомца. — Я тот, кто любит тебя и жалеет. Не привязывайся крепко к бренному миру — ты не останешься в нем надолго. Но пока живешь — живи правдиво и не презирай укоров своей совести. Они будут освещать твой тернистый путь. Скоро рассвет — прощай! Я иногда буду встречаться с тобой.
Шляпа незнакомца сама собой приподнялась, цесаревич увидел орлиный взор, смуглый лоб и строгую улыбку своего прадеда. О многом надо было его спросить, но, ошеломленный, правнук замер и очнулся, лишь когда Петр Великий исчез.
— Ты и сейчас ничего не видел и не слышал? — обернулся Павел Петрович к подошедшему Куракину.
— Не-ет, — растерянно пролепетал граф. — Впрочем, что-то холодное и странное тут есть. Наверное, от реки несет.
— Нет, — загадочно улыбнулся цесаревич, — не с реки.
С тех пор прадед являлся Павлу Петровичу каждую весну, а на площади, где они разговорились впервые, матушка вдруг приказала воздвигнуть конную статую великого самодержца. Цесаревич, конечно же, догадывался, кто натолкнул ее на это решение.
«Чем же велик Петр? — размышлял Павел Петрович в своем гатчинском кабинете. — В первую очередь, железной дисциплиной. Он не прощал подданным безделья, лжи, лихоимства, он крепкой железной рукой держал бразды самодержавия. Он не имел иного интереса, кроме интереса государства. А сейчас дела идут вкривь и вкось, потому что у каждого личные виды, каждый заботится о своем благополучии. Когда я взойду на трон, то не стану никому потакать. Пусть меня лучше ненавидят за правое дело, чем любят за неправое».
Павел Петрович подошел к отцовскому в полный рост портрету, который, несмотря на многочисленные намеки матери, не желал убирать с глаз долой. С огорчением он признался самому себе, что не было в отце силы и трудолюбия Петра Великого, не было настоящей любви к этому чужому для него государству: «Слепая доверчивость погубила тебя. Когда я окажусь на троне, буду всегда настороже. Я слишком опытен, отец, и слишком много страдал, чтобы меня можно было так же легко, как тебя, обманывать и, в конце концов, убить. Я научился скрытности, чего не умел ты. Матушка была моим лучшим учителем, поручив своим ухажерам следить за каждым моим шагом. Она даже своего духовника ко мне подсылает, чтобы он ей доносил, в чем я признаюсь на исповеди. Мои письма, прежде чем отправить адресату, вскрываются и прочитываются. Мой единственный друг — граф Никита Панин — давно в могиле. Князь Репнин далеко, фельдмаршал граф Румянцев болеет в своем малоросском имении. Всех, кого бы я ни приблизил, матушка с завидным упорством отсылает или в тюрьму, или за границу. И всегда находит предлог, будто бы все вершится для моей же пользы: будь то истребление масонства или предотвращение дуэли. Мне кажется, заведи я собаку и полюби ее, она ее тут же утопит. Сын для нее ничто! Но я не забыл о гордости, о своих правах на русский престол и не намерен унижаться перед ее лакеями. Они это понимают и мстят, наговаривая на меня. В последний год матушка совсем перестала меня замечать, ни в чем не спрашивает совета, как будто я умер. Но я надеюсь, что все впереди и потомство отнесется ко мне беспристрастно. Ведь должна же быть награда за страдания и сохраненную честь? Конечно же, должна — Бог все видит!»
Отчуждение императрицы от наследника престола становилось вопиющим. Не видя в сыне ничего, похожего на себя, и понимая, что цесаревич не станет продолжателем ее дел, Екатерина увлеклась изучением законов о престолонаследии, намереваясь объявить наследником престола, минуя сына, внука Александра. Павел Петрович, в свою очередь, вместе с Марией Федоровной подписал тайный акт о восстановлении старинных законов престолонаследия, отмененных Петром I. В нем цесаревич особо указал, что не жена и никто другой, а только старший сын царствующего монарха может занять престол после смерти самодержца. Цесаревич пожелал, чтобы закон, а не случай, как это было на протяжении всего XVIII века, распоряжался передачей царской власти, и хотел избежать в дальнейшем дворцовых переворотов и борьбы за верховную власть. На этот тайный документ, конечно, повлияла жалость Павла Петровича к себе самому. Ведь он мечтал о будущей деятельность на благо отечества в качестве самодержца, но не был уверен, что мать не назначит себе другого преемника. Когда каждый день с опаской думаешь, что тебя вот-вот лишат даже мечты о царском престоле, невольно начинаешь придумывать способы, как избежать этой несправедливости.[15]
В конце концов, великий князь утомил мать просьбами отправить его на войну, и она согласилась. Только, конечно, без Марии Федоровны. Назначили даже день отъезда — 7 февраля 1788 года. Но вскоре последовал новый отказ, так как Екатерина узнала о новой беременности невестки. Она заявила, что хоть до родов осталось еще полгода, но муж не имеет права оставлять жену в таком положении.
Скорее всего, императрица не столько заботилась о Марии Федоровне, сколько боялась популярности, какую могут создать в армии сыну провинциальные воинские части. Ей же он подходил более в обычной роли гатчинского затворника.
Павлу Петровичу пришлось подчиниться воли матери, хотя он и не преминул указать в письме о своем несогласии с ее решением: «Дражайшая матушка! С прискорбием отношусь к положительному повелению вашего величества, препятствующему моему отъезду, несмотря на все мои доводы. Трудно мне будет полагаться на неопределенную надежду, вами мне подаваемую в таком деле, которое не должен считать прихотью с моей стороны ввиду собственного же вашего одобрения и согласия. Будучи к тому же уполномочен в нем данным мне примером моих современников и равных мне. После всего совершившегося я должен покориться воле вашего величества, но никогда я не буду в состоянии заглушить чувств, меня одушевляющих, в которых мы не властны, ибо эти чувства основываются на чести и убеждении».
Когда 10 марта 1788 года Мария Федоровна разрешилась от бремени дочерью Екатериной, было устранено последнее препятствие отбытия великого князя в действующую армию. «Он собирается к вам в армию, — сообщает Екатерина Г.А. Потемкину, — на что я согласилась, и думает отселе выехать двенадцатого июня, то есть после шести недель через день, буде шведские дела его не задержат. Буде же полоумный король шведский начнет войну с нами, то великий князь останется здесь».
Предчувствия императрицы оказались верными — 30 июня началась война со Швецией. Вот только Павел Петрович не остался в Петербурге, а направился к русскому войску в Финляндию, надеясь принять участие в боях. Возглавляя кирасирский полк, он, наконец, должен был бы увидеть, чем отличается настоящая война от гатчинских маневров. В походе цесаревича сопровождали преданный друг Ф.Ф. Вадковский, командир гатчинского гарнизона барон Штейнвер, капитан Кушелев, лейб-медик Блок и камердинер И.П. Кутайсов.
