Дю Лезу печальные подробности своей женитьбы: как он влюбился в обеспеченную мусульманскую девушку, как уговорил ее семью принять его предложение, как женился вопреки желанию собственных родителей, и как его возлюбленная Шахина умерла через два дня после рождения их дочери Жанны.

– Прекраснее женщины я не встречал, – сказал он, и слеза упала в остатки пахты. Дю Лез выразил соболезнования, но втайне поклялся никогда больше не садиться рядом с месье Мартином.

– Моя дочь хотела увидеть ваше творение, – говорит Мартин и проводит ладонью по лбу, осматриваясь вокруг. – Как и я, если честно.

Только теперь Дю Лез замечает девочку девяти или десяти лет, стоящую в дверях. Она заглядывает в мастерскую, застенчивая и осторожная, в желтой шелковой юбке. Мартин что-то ей шепчет. Она быстро делает реверанс Дю Лезу, осматривает стены, медово-каштановые волосы собраны в две смазанные маслом косички, руки сложены, будто ее предупредили ни к чему не прикасаться.

На каннада Дю Лез говорит Аббасу, чтобы тот сделал ей юлу – из бруска, который уже установлен в токарном станке. Аббас кивает и снимает шляпу Мартина со станка, держит ее в обеих руках, ожидая, когда Мартин заберет ее и переложит в другое место.

Мартин ничего не замечает.

– Вы потрясающе овладели местным языком, – говорит он Дю Лезу по-французски. – С закрытыми глазами вас можно принять за местного жителя.

– Нет, если вы местный, – отвечает Дю Лез.

Мартин взрывается смехом. Аббас вешает шляпу на стену.

Пока Дю Лез идет показывать посетителям тигра, Аббас садится к токарному станку. Сегодня он планировал превратить этот брусок в предплечье солдата – одна из семнадцати других неотложных задач, которые ждут его: еще, к примеру, доработка подбородка солдата. И носа. А также рта. Рот – это даже не совсем рот, а просто отверстие под изогнутую трубу. Это далеко не рот флейтиста Вокансона[26] – механизма, чьи тонкие губы были так искусно выстроены, что, по словам Дю Леза, могут сыграть целую песню.

Нажимая педаль, Аббас начинает вращать брусок. Он прижимает жесткое долото к дереву, меняя угол и создавая форму, затем выпиливает ручку веретенообразной стамеской. Летят стружки и осыпаются на тыльную сторону его руки. Он почти не замечает маленькую девочку, которая наблюдает за ним с противоположной стороны мастерской.

Сквозь визг и гул пилы девочка кричит ему на каннада:

– Папа называет меня Жанна, но мое настоящее имя Джейхан!

Аббас молча кивает. Ему лучше вообще никак ее не звать, учитывая ее статус.

Она склоняет голову, изучая деревянного мужчину.

– Он так и должен выглядеть?

– Так – это как?

– Он смешной. Как шутка, – она вдруг замечает, что Аббас хмурится, и меняет интонацию. – В хорошем смысле. Я люблю шутки.

Он жмет на педаль сильнее, надеясь, что грохот заглушит продолжение разговора.

Девочка тянется вперед, ее нос все ближе и ближе к вращающейся части, пока он не предупреждает:

– Не так близко – нос оторвет!

Она отпрыгивает назад, прикрывая нос рукой.

Он улыбается, чтобы успокоить ее.

– Хочешь кое-что покажу?

Она отпускает нос и кивает.

Он наносит на кончик юлы полоску красного лака, окрашивая его в яркий малиновый цвет. Другим мазком рисует желтый венок из ноготков вокруг корпуса. Он добивается идеального блеска краски, не сводит взгляда с юлы, чувствует ее растущий интерес.

Наконец он крутит ручку и запускает юлу в круговорот желтого и красного. Она смотрит, приоткрыв рот; он глядит на нее. Он никогда не видел ребенка такого цвета: янтарная кожа, серые глаза, тяжелые брови. Ему приходит в голову, что ее черты – слияние, должно быть, черт месье Мартина и майсурской жены.

Юла слетает со стола и падает ему в руку. Он протягивает ее девочке. Она берет ее в ладошки и смотрит на него так, будто он только что на ее глазах из плотника превратился в сказочного волшебника.

Позже, после ухода месье Мартина и его дочери, Дю Лез проделывает во рту деревянной фигуры отверстие для трубки. Они отходят с Аббасом в сторону и оценивают… что? Что это за существо с розовым блином вместо лица, клиновидным носом и круглыми голубыми глазами без зрачков? Это совсем не похоже на то, что Аббас представлял себе и собирался сделать, столько времени потратив на изучение своих гримас в зеркале француза, на создание множества набросков страдающих глаз и носов. Теперь осталось только его собственное страдание.

– Сойдет, – говорит Дю Лез необъяснимо бесстрастно.

– Он даже на человека не похож, Сахаб.

– Он и не должен. Иначе мы будем его жалеть. А мы должны презирать его, мы должны желать ему страданий.

Аббас хмуро смотрит на Дю Леза.

– Может быть, стоит повернуть его лицом к стене, – раздумывает Дю Лез.

На прошлой неделе по указанию Дю Леза Аббас вырезал ряд французских букв на нижней стороне главной трубы. Только позже Дю Лез объяснил, что они означают. Faite par L. Du Leze & Abbas[27]. Аббас был ошеломлен. Его имя? В одном ряду, на одном дыхании, вместе с именем Дю Леза? Он осмелился поверить, что заслуживает чести.

– Тик-так, – говорит Дю Лез, похлопывая его по спине.

Аббас интерпретирует жест как выражение крайней степени жалости и остается в сомнениях.

7

Утром в день презентации Аббас надевает костюм, слишком изысканный для человека его положения. Это подарок Дю Леза, который был очень настойчив. Короткая джама из тонкого белого муслина застегивается под левой рукой. Зеленые шелковые шаровары обнимают его лодыжки аккуратными диагональными волнами. В качестве последнего штриха Дю Лез дарит ему пару моджари[28].

– Из верблюжьей кожи, – говорит дю Лез, пока Аббас качает головой. – Что такое? Не бойся, не спадут.

– Это будет неправильно, Сахаб.

– Кто заметит, что у тебя на ногах?

Аббас поднимает бровь.

– А, ну да, – соглашается Дю Лез, откладывая тапочки в сторону. – Там будет он.

Дю Лез, наоборот, одевается с целью привлечь к себе внимание. Весь его наряд – это выставка текстиля, начиная с афганской парчовой кабы, стягивающей его талию, унизанной цветами и украшенной жемчугом, и заканчивая накинутой на плечо шахтой, мягкая шерсть которой собрана вручную с колючек, о которые кашмирские горные козлы мимоходом чесали себе брюхо, – так, во всяком случае, утверждает продавец.

– А это? – спрашивает Дю Лез, надевая на большой палец бирюзовое кольцо. – Это слишком?

– Нет, Сахаб. Бирюза защищает от несчастья.

– Для этого поздновато, – говорит Дю Лез. Аббас не знает, как интерпретировать это замечание, и у него не остается времени спросить, потому что стражник, который должен сопроводить их