Вадик покосился на Угаренко. На миг померещилось, что на черном пластике растянулась черная кошка. Не она ли подрала в квартире мебель? Крепко сморгнул.

– Не опаздываем, но я на тебя рассчитываю, – отчеканил Вадик и нажал отбой.

В квартире темнело. Вадик не решался включать в комнатах электричество. Единственным освещенным местом была ванная. Вадик снова помыл ноги в раковине и, прежде чем надеть высохшие носки, обтер подошвы о висевший на крючке махровый серый халат, по всему видно, папашин. Теперь он сам двигался как кошка, мягко скользил по квартире, избегая красно-коричневых пятен на полу.

Голума, выпрыгивающего из такси, Вадик узнал сразу: щуплая фигурка, олимпийка со светящимися в темноте лампасами. Пацан с преувеличенной энергией бежал к подъезду, будто его давным-давно крикнули родители, а он опаздывает, и теперь его ждет неминуемое наказание.

Голум вошел в квартиру минут через десять – виновато пряча чистейшие глаза. Чуть не споткнулся о мешок, царственно занимающий половину маленькой прихожей. Треугольное его личико не выразило ни одной эмоции.

– Здаров, ты натворил? – Голум протянул костлявую пятерню для рукопожатия и кивнул в сторону Угаренко.

– Привет, – Вадик стиснул косточки беспощадно крепко, пару раз тряхнул и спрятал ладони под мышки, в такой позе бицепсы его выглядели внушительно. – Меньше знаешь, крепче спишь.

– И то правда, – согласился Голум, топчась на месте.

– Поможешь? – нетерпеливо спросил Вадик, раздосадованный медлительностью Голума.

– Конечно. Я твой верный пес. – Голум высунул длинный язык, бледный и в трещинах, похожий на старую губку для мытья посуды, и часто задышал. – Только скажи, что надо?

– Да непонятно, что ль? Закопать, да чтобы не нашли.

– И ты решил, раз у меня мачеха людей хоронит за бабки да кладбища генералит, я в этом деле спец? – нарочито скучающим тоном прогундел Голум.

– Слышь, поможешь или нет?

– Да сказал же, помогу. – Голум посерьезнел, сдвинул бровки. – Есть у меня место на примете, хоронить там нельзя, а подхоранивать можно.

По ясным лучистым глазам Вадик понял, что теперь придется регулярно спонсировать Голума.

– Видел кого во дворе?

– Да что-то не смотрел особо. Но вроде пусто. Могу первым пойти, – деловито оглядел труп, как будто мысленно проводил замеры. – С этим-то грузом я вряд ли управлюсь.

Вадик улыбнулся углом рта и потрепал Голума за детское плечико.

Выходили парни по очереди. Голум воровато выскользнул из квартиры. Снизу донесся писк подъездной двери. Вадик выдержал паузу. Взвалил хрусткую ношу на плечо и вышел на лестничную клетку. Квартирная дверь неожиданно громко хлопнула за его спиной. Вадик дернулся, отчего мумия едва не сползла на пол. Вадик перехватил папашу поудобнее и тяжким шагом, словно каменный гость, сошел на первый этаж.

Голум припирал тяжелую дверь подъезда и вертел головой, сканируя двор. Сообщники переглянулись и выбрались на крыльцо. Желтые фонари еле разбавляли йодистую темноту двора. Палая листва, волочась по асфальту, по-стариковски перешептывалась. Ни движения, ни звука. Только на совершенно пустой детской площадке почему-то раскачивалась с тревожным скрипом детская качелька.

– Знаешь, нам, наверное, лучше не молчать, – неожиданно произнес Голум.

– Чего?

– Ну, подумай, как мы выглядим со стороны! – Голум обернулся на Вадика, оскалился, будто и правда пес, и пошел спиной вперед.

– И как же?

– Как преступники, которые избавляются от тела. Поэтому лучше нам с тобой не молчать угрюмо, а болтать на ходу.

– И щериться как педики?

– Я в художку поступил.

– М-м. Поздравляю, – сдавленно сказал Вадик.

Голум словно в танце развернулся и уступил Вадику дорогу.

– А ты что думал, Сереженька – конченый человек? – тонко пропел Голум.

– Ничего я не думаю, я восемьдесят килограммов тащу.

Путь до машины тянулся как нелюбимый фильм. Вадик был сосредоточен на папаше Угаренко, соображал, что скажет, если сейчас появится старушка с собачкой или еще кто. Голум, часто дыша и подвизгивая, рассказывал про вступительный экзамен и как покорил преподавателя оригинальным пейзажем.

– Как хорошо вы чушствуете атмошферу города, жизнь так и бьет ключом, – передразнил Голум препода. – В следующий раз кладбище нарисую, посмотрим, чем там будут бить ключи, – захихикал он.

Только перед распахнутым багажником, размером с чемодан, Вадик вдруг понял, что труп туда не поместится. Сажать его пассажиром как-то неправильно, да и совсем рисково, если их вдруг остановят. Придется все-таки запихивать. Вадик спустил мумию с плеч в автомобильное нутро. Попытался как-то согнуть, не вышло. Рука Угаренко, окаменелая, словно он был памятником Ленину, не позволяла закрыть багажник.

– Ломать надо, – констатировал Голум с интонацией врача травмпункта.

– Чего? Сам ломай, я что, изверг какой? – возмутился Вадик, но почему-то вспомнил кошкины роды и как был готов прибить детоубийцу гантелей.

– Тогда на крышу его.

– Ага, только освободим от мешков, чтобы уж наверняка, – ехидно возразил Вадик.

– Да я серьезно, мало ли что у нас там. Ты вон вечно какие-то стройматериалы перевозишь туда-сюда.

Вадик пошатал самодельный багажник на предмет прочности: может, мысль не такая уж и плохая. Безумная, но креативная. Он вернулся к багажнику, лег животом на мумию, уже пустившую тошнотворный запашок, и достал из-за головы Угаренко моток веревки. Вручил ее Голуму, выволок труп и снова, как со штангой, подсел, сделал рывок и с рычанием забросил папашу на крышу. Голум восхищенно охнул.

Орудовали они быстро и сноровисто, оплетая труп веревкой и завязывая узлы. Уже ни о чем не говорили, только тяжело дышали. В последний момент Вадику привиделось, что зигующий труп снова лежит на земле, и он выругался. Моргнул и понял, что перед ним не Угаренко, а мешок с листвой. Уселись и поехали.

Все-таки груз на крыше мотался и ерзал. Казалось, что на каждом повороте папаша указывает куда-то в противоположную сторону. Дорога, хоть и была практически безлюдной, низко и страшно гудела. Или это опять перепуганное сердце Вадика.

Минут через сорок кое-как добрались до кладбища. Сквозь ажурный кованый заборчик казалось, что там не могилы, а какие-то огородики. Два высоких креста с рушниками на перекладинах напомнили девушек в шарфах, раскинувших руки для объятий. Кладбище приветствовало Голума.

Вадика обдало суеверным холодком. Он вспомнил, что этот ясноглазый пацанчик буквально вырос на этих грядках и аллейках и, наверное, в детстве чаще всего играл в похороны. Вадика подташнивало. Он со скрипом опустил стекло на водительской двери, пахнуло лилиями и землей.

В детстве маленький Вадик мечтал о щенке, о котором мог бы заботиться и который вырос бы и стал настоящим другом. Отец щенка пообещал, а потом вдруг приволок в дом здоровую овчарку Герду и стал показывать, какая она умная: бросал игрушку и громко ржал, когда Герда кидалась за ней и, как свинья рылом, проходилась по земле, чтобы ухватить пастью маленькую резиновую штучку. Приносила ее и обслюнявленную выкладывала перед ботинками отца. Наконец отец подозвал собаку, усадил напротив сына и спросил, нравится ли ему щеночек. Герда тоже хотела знать. Смотрела, не моргая, обдавая Вадика частым горячим дыханием. Вадик не мог пошевелиться, ему казалось, стоит только сказать правду, Герда вцепится ему в лицо. Не успел он об этом подумать, как псина поднялась на задние лапы, оказавшись выше ростом, распахнула жаркую пасть и принялась облизывать белые щеки Вадика мокрым шершавым языком.

Вадик поежился, вспоминая тяжелый запах земли из пасти Герды. На кладбище пахло точно так же. Мимо прошли неосвещенные торговые прилавки и закрытый дощатый магазинчик с вывеской ООО «Вечность». Вот и ворота, сваренные будто из тюремных решеток, подле них светилась маленьким занавешенным окном будка сторожа. Голум постучал костяшками пальцев по стеклу. Тут же в окне показался старичок, как колдун из сказок. Голова с пышной седой гривой приблизилась к стеклу, глаза, наполовину прикрытые сухонькими веками, уставились на незваных гостей. Вадик разглядел белоснежную бороду с темным пятном вокруг рта. Губы не по-стариковски резво жевали папиросу, которая обдавала стекло дымом. Старичок поморгал, видимо, узнал Голума, кивнул.

Лампасы на олимпийке Голума сверкнули как молнии, пацанчик скрылся в темноте. Что-то вкрадчиво зашептал. Ему отвечал голос, напоминающий скрип рассохшегося дерева. Что они там возятся!

Вадик беспокойно оглянулся на машину: папаня Угаренко на месте. Надо же, каким-то чудом они доехали, не привлекая ненужного внимания. Из будки послышался грохот. Голум выскочил в высоких сапогах, с лучом света в одной руке, а в другой волок лопату, пересчитывая ей ступени крыльца. Белоснежные кроссовки, связанные салатовыми шнурками, болтались на плече.

– Все окей, – неприлично развязно крикнул Голум. – Бери хмыря, нам во-о-он туда.

Голум направил луч дорожного фонаря