запланированы на время сразу после полуночи 16 октября и должны были состояться в маленьком гимнастическом зале во дворе нюрнбергской тюрьмы. Тем временем Клэй переслал американским оккупационным властям памятную записку из Госдепартамента США, по-прежнему отражавшую озабоченность тем, как бы процесс не сочли судом победителей. Госдепартамент советовал американским властям представить нюрнбергский приговор немецкому народу как законное возмездие за ужасное зло, «причиненное цивилизации» военными преступниками, и подчеркнуть, что главные доказательства обвинения исходят от самого нацистского режима. Нужно было сделать акцент на том, что вердикты не месть, а результат беспристрастного суда, вновь подтвердившего существующие нормы международного права[1390].

* * *

Вечером 15 октября пресс-лагерь гудел как улей в предвкушении и возбуждении. Полевой писал: «Была бы воля, все бы мгновенно сорвались с мест и… ринулись бы на тюремный двор» посмотреть на казнь. Каждой из четырех стран-обвинителей выделили только два места для прессы: одно для репортера, другое для фотографа. Советские места достались корреспонденту ТАСС Борису Афанасьеву и фотографу «Правды» Виктору Тёмину, чьи фотографии капитуляции немцев в Берлине уже стали классическими[1391].

Около 8 вечера избранные корреспонденты прибыли во Дворец юстиции. Их направили в комнату совещаний, где американский комендант полковник Бертон Эндрюс запретил им общаться с кем-либо снаружи, пока приговоры не приведут в исполнение. Затем Эндрюс устроил им экскурсию по тюрьме. Вслед за ним журналисты спустились по узкой лестнице в скудно освещенный коридор. По обе стороны были двери с прочными замками. Афанасьев заметил, что лампы горят над одиннадцатью дверьми, и понял, что это камеры приговоренных к смерти. Корреспонденты останавливались перед этими камерами и заглядывали через глазки внутрь. Некоторые заключенные читали или писали; Риббентроп разговаривал со священником. Около 9:30 Эндрюс вывел корреспондентов на свежий вечерний воздух, а затем провел в маленькое здание – пустой гимнастический зал, где еще несколько дней назад играли в баскетбол американские охранники. Большую часть зала занимали три эшафота, выкрашенные в зеленый цвет; на каждый вела лестница в тринадцать ступеней, а с каждой перекладины, опиравшейся на два столба, свисали толстые веревки. Перед эшафотами стояли четыре стола со стульями для прессы и других официальных наблюдателей. Корреспонденты осмотрели все это, и Эндрюс вывел их прочь[1392].

В 11 вечера Эндрюс привел корреспондентов обратно в комнату для совещаний, где они собрались вначале. Почти два часа они сидели и ждали. Снаружи доносился шум и повышенные голоса, и журналисты стали гадать о причинах явной задержки. Наконец около часа ночи их отвели обратно в гимнастический зал и усадили на места перед эшафотом рядом с медиками и представителями военных властей всех четырех союзных держав[1393]. Тёмин и Афанасьев заметили, что Эндрюс взволнован, и скоро стало ясно, что нечто пошло не по плану. Люди шептали имя Геринга, но никто не знал, что случилось. Потом к эшафоту подвели Риббентропа и взвели по ступеням. К нему подошел священник и прошептал короткую молитву. Палач накинул на Риббентропа петлю и черный мешок. Он дернул за рычаг, открылся люк, и Риббентроп исчез. Осталась видна только натянутая и подрагивающая веревка[1394].

Американский сержант, исполнявший казни, работал быстро. Он перемещался между двумя эшафотами, а третий держал про запас. Афанасьев отметил, что он «за полтора часа со всеми десятью разделался». Трупы уложили в черные ящики за занавесом, и корреспондентам позволили сфотографировать их. Хотя повесили только десять человек, бок о бок стояли одиннадцать ящиков – в одиннадцатом лежало тело Геринга. Корреспонденты узнали, что за несколько часов до того он принял в камере цианистый калий. Как он раздобыл яд, не мог ответить никто из присутствующих[1395]. После казней тела тайно перевезли в Мюнхен. Там их сожгли в крематории, а пепел выбросили в ручей, впадавший в соседнюю реку Изар[1396]. Гесса, Функа, Дёница, Редера, Шираха, Шпеера и Нейрата отвезли в тюрьму Шпандау в западном Берлине, где они должны были отбывать свое заключение[1397].

* * *

После объявления приговора Дворец юстиции снова затих. Советские устные и письменные переводчики уже уехали в Лейпциг, находившийся в советской зоне оккупации. Там им предстояло следующие три месяца редактировать русский текст стенограммы процесса[1398]. После исполнения приговоров опустел и пресс-лагерь. Полевой и его коллеги попрощались со множеством международных журналистов, с которыми познакомились за прошедшие месяцы, и сели на военно-транспортный самолет, на котором проделали первую часть обратного пути до Москвы[1399]. Там они воссоединились с Карменом: его документальный фильм о Нюрнберге «Суд народов» был уже почти готов к показу[1400]. Никитченко и Волчков тоже уехали в Москву. Вернулся в Москву и Трайнин – готовиться к предстоящей поездке в Париж на Международный конгресс юристов[1401]. В Париже ему предстояло обсудить триумфы и провалы Нюрнберга с де Вабром, Рене Кассеном и другими экспертами по международному праву.

После приговора СССР, США, Франция и Великобритания стали соперничать друг с другом за оформления нюрнбергского наследства через новые послевоенные институты, включая ООН. Они стали также обсуждать возможность создания постоянного международного уголовного суда. Советские руководители были не вполне довольны приговором: не всех, кого они хотели, признали виновными или приговорили к смертной казни. Но все же приговор учел некоторые принципиальные предложения, внесенные Советским Союзом в МВТ, – особенно отказ от защиты на основании приказов вышестоящих и концепцию преступления против мира. Советским руководителям предстояло дать свою собственную оценку победам и поражениям Нюрнбергского процесса и в целом – роли Советского Союза в международных организациях. Им предстояло обсудить, какие уроки вынести из Нюрнберга касательно политики, пропаганды и международного права. Все это приобретет острую актуальность для СССР в грядущие месяцы и годы.

Глава 15

После Нюрнберга

В середине октября 1946 года эйфория от победы над нацистской Германией угасала, МВТ выносил свои приговоры, а Советский Союз все еще выкарабкивался из руин войны. Нехватка жилья и продовольствия только обострялась по мере того, как солдаты Красной армии демобилизовывались и возвращались домой. А Сталин гнал советский народ вперед, предупреждая о неизбежной схватке с капиталистическим Западом и усиливая внутри страны охоту на нацистских коллаборационистов, реальных и воображаемых. Он также продолжал требовать признания и уважения к СССР как мировой державе[1402].

Исполненный глубокой целеустремленности, Трайнин приехал на следующей неделе в Париж на Первый международный конгресс юристов. Он был посвящен теме «Право и мир», и в повестку входили преступления нацистов против человечности и защита демократических свобод. План провести конгресс