Шрифт:
Закладка:
— Хватит, Эди! — буркнул Джеймс. — Ты пока ничего не понимаешь. Но вскоре поймёшь. Мы не можем подвергать тебя опасности ещё дольше — ты едешь с нами.
— Боже, господа милые, давайте все успокоимся… — взвизгнула Фалько, но её никто не заметил. — Я сказала: сели все живо на свои задницы! — пригрозила она, после чего все обратили на неё вопрошающий взор. — Адияль будет здесь. И точка! Я поклялась памятью его матери, что не допущу, чтобы он попал в руки короля. Я лично читала письмо генерала Фирдеса Отсенберда и знаю, что на самом деле происходит.
— Госпожа Фалько, прошу прощения, но сейчас — увы — мы не можем вас послушать. Это приказ Его Высочества, — пояснил Ольгерд.
— Вон из моего дома! — почти в один голос зарычали Адияль и Фалько.
— Стойте, — сказал Джеймс, — давайте так. Эди, ты мне веришь? Чувствуешь ли ты, что я всё тот же Джеймс, что тогда? В моих глазах ты не видишь больше чести и достоинства, Эди? Взгляни на меня, взгляни глубже этого чехла мучений. Видишь? Это твой давний товарищ Джеймс? или кто-то, кто способен тебя предать? Это человек, что принял лезвие, защищая тебя? или тот, кто выдаёт себя за него? Что скажешь, Эди? Кто я?..
Адияль внимательно смотрел на него. Смотрел долго, оценивая.
— Эди, ты неправильно поступил сейчас! Когда ты принадлежишь к фракции Альфа, стоит вести более агрессивную политику, а ты пытался и Дэреку помочь, и Ольгерда спасти, а про себя напрочь позабыл. Это игра, но игра, которая основана на реальной жизни. Здесь нужно действовать так, как если бы ты был лидером страны, понимаешь? — объяснял Джеймс после очередной партии «Держав».
— Дядя Эверард идёт! — крикнул Дэрек.
— Ого! Стоит закругляться, видимо! Давай беги к себе!
Это было короткое воспоминание из детства Адияля, в котором особенно ярким образом присутствовал Джеймс. Оно и неудивительно — перед ним стоял Джеймс. Тот самый добряк с чистым сердцем и стойким нравом. Правда, уже побитый жизнью. Да ведь и я уже не тот Адияль, что тогда, если смотреть по внешности, — заключил Леонель. — Нас обоих жизнь помотала, но… все же… мы те же самые дети, просто выросшие во время войны…
Адияль еще какое-то время думал, взвешивая все возможные последствия выбора. Но, поняв, что терять ему нечего, а это была бы, ко всему прочему, прекрасная возможность отомстить Златогривому, он ответил:
— Думаю, я могу тебе поверить.
Несколько минут страстных прощаний с Фалько — и они уже были в пути.
— Прошу, Эди, будь предельно осторожен… Я буду молиться за тебя!
II.
Дождь всё шёл, омывая землю. Мир, утопая в небесных слезах, содрогался от раскатов грома и стрел молний. Трое воинов — двое в чёрных мантиях, один в синей — скакали галопом по безлюдным тропам меж просторных равнин Невервилля.
— Так вы объясните мне, по какой причине король хочет меня видеть? — осведомился наконец Адияль.
— Мы сказать не можем, он хотел лично побеседовать с тобой, — ответил Ольгерд.
— Всё это мне по-прежнему не нравится, — сказал Леонель. — Хочу, чтобы вы знали: я ненавижу Зельмана Златогривого. И если будет такая возможность, то я непременно всажу ему кол в спину. Он убийца моих родителей.
Джеймс и Ольгерд переглянулись, покачали в унисон головой, но не вымолвили ни слова. Будто знали то, чего не знал Леонель.
— Поведайте хоть, какова причина столь большой спешки? — задался вопросом Адияль.
— Узнаешь. Всему своё время, Эди, — ответил Джеймс.
Так давно всё это было, кажется. Не так ли? Хотя, наверное, твоя нынешняя жизнь гораздо лучше той, что была вместе со мной. Правда, я понятия не имею, возможна ли жизнь лучше для меня, чем тогда, когда мы сидели с тобой у камина, читая вслух стихи. Твои любимые всегда были про любовь. Мои же — из совсем другой крайности: про семью, про друзей, про Родину, про героев-солдат. Да, мы были слишком разными. Но это не мешало нам любить друг друга. А может, ты и не любила. Вполне вероятно, если всё это время тебе было лишь жаль меня и ты искала человека такого же ранга, как у твоей семьи. Не знаю. В одном я уверен: моя любовь к тебе пылает до сих пор. И с каждым днем разлуки моё сердце всё больше и больше сгорает. Совсем скоро оно догорит.
С некоторых времен я стал пробовать писать стихи. Получается не слишком удачно, но я стараюсь. По крайней мере я вкладываю в них свою душу. Вот, например, написал сегодня:
Ты для меня и море, и гроза.
Смертельно — тебя не стало.
Когда вблизи со мной была,
И жил я и чувствовал тебя,
И мысли мои улетели в небеса,
Я видел счастье, осязал.
В твоих очах весь мир пылал,
Твой дух в цепи меня вогнал.
Ныне нет звезды — увяла.
Как тебя не стало, не взлечу я
Никогда.
Солнце льдом покрыто стало.
Читаю и думаю, вероятно, много слова «стало» употребил. Но, как я помню, поэты часто так делают. Да. Ты, верно, догадалась. Стихотворение это посвящено именно тебе…
— Льёт, как из ведра! — воскликнул Ольгерд. — Так и лошади замёрзнут.
— Осталось что-то около двенадцати миль. Может, больше, — отметил Джеймс. — Думаю, стоит у ближайшей деревушки остановиться. Пусть лошади погреются. Да и нам неплохо перекусить.
— Хорошо, — ответил Ольгерд.
Через пару миль показалось поселение. Остановились путники в таверне. Людей было много. Лошадей загнали в конюшни.
— Ну, расскажи, как там, на Игъваре, Джеймс? — поинтересовался Леонель, заказывая у трактирщика рюмку водки.
— Уверен, что хочешь про это?..
— Да. Вы — моя единственная оставшаяся родня. На свете ничего больше этого знать не хочу.
Ольгерд, который, очевидно, уже слышал повесть о скитаниях Джеймса в чужеземьях повернул лицо в сторону окошка, пытаясь спрятать лицо, дабы не выдавать свои эмоции слишком открыто.
— Что ж… Расскажу, что сумею.
До лагеря заключения я добрался еле живым. Там мои увечья попытались залатать. Боль была адская… я видел, как мои раны гноятся… Видел торчащие из моего живота органы. Ничего подобного никому не пожелал бы видеть. Меня стошнило раза три, пока я был в сознании. Но стоило им начать зашивать порез, я тут же отключился. Очнулся уже без боли, но ни встать, ни сесть я не мог. Так провалялся трое суток. И всё из-за сильных травяных снадобий.
Где-то через неделю пребывания в камере я впервые выбрался наружу. Командованию Игъвара
