с самого важного – договаривайтесь поскорее с Ричардсоном375. Если б я мог считать, что он действительно это предлагает, каким облегчением это было бы для меня после стольких тревог! – От Лонгдилла ничего нет, хотя я настойчиво просил его известить меня.

Здоровье мое заметно ухудшилось. Иногда я чувствую какое-то оцепенение, иногда, наоборот, бываю столь сильно возбужден, что – если приводить в пример хотя бы только зрение – каждая травинка и каждая отдаленная ветка видятся мне резко, точно в микроскоп. К вечеру я ощущаю страшную вялость и часто подолгу лежу на софе между сном и бодрствованием, в каком-то мучительном душевном раздражении. В таком состоянии я нахожусь почти беспрерывно. Для работы я с трудом нахожу промежутки времени. Однако не это побуждает меня ехать в Италию, даже если я найду там облегчение. Дело в том, что у меня был приступ несомненно легочной болезни, и хотя сейчас он миновал почти бесследно, но ясно показал, что в основе моей болезни лежит туберкулез. Хорошо еще, что этот недуг обычно развивается медленно, и если за ним следить, то теплый климат может принести излечение. Если он примет более острую форму, поездка в Италию станет моим немедленным долгом; я поеду только в случае необходимости; этого не хотелось бы ни Мэри, ни мне, из-за Вас. Но едва ли нужно напоминать Вам, что моя смерть, помимо горя, причиняемого близким, имела бы ряд нежелательных следствий. Я потому пишу об этом столь подробно, что Вы, очевидно, неверно меня поняли. В Италию я поехал бы не ради здоровья, но ради самой жизни, и притом не для себя – я способен побороть подобное слабодушие, – но ради тех, кому моя жизнь нужна для счастья, полезной деятельности, покоя и чести и у кого моя смерть могла бы отнять все это. Кроме того, я не могу долее питаться мясом.

То, что Вы пишете о Мальтусе, придает мне новые духовные силы. Я призываю то время, когда Вы дождетесь спокойного и независимого положения. Но когда я думаю о том, сколько света Вы проливаете над миром и каким благом для нового поколения было бы, чтобы этот свет достигал их беспрепятственно, не омраченный ни единой тенью, – когда я так думаю, я поднимаюсь над всеми мыслями о Вас и о себе как личностях и ощущаю себя всего лишь частицей бесчисленных далеких умов, которым необходимы Ваши книги.

Я намеревался писать Вам только о «Мандевиле», но при моей слабости и раздражительности не смог этого, хотя мне казалось, что имею много что сказать. Я прочел «Мандевиля», но должен его перечесть. Ибо он настолько захватывает, что читатель, увлекаемый, точно облако, гонимое вихрем, не имеет времени оглянуться и понять причину стремительного движения. Я нахожу, что «Мандевиль» по своей силе может сравниться с лучшими Вашими творениями, исключая лишь образ Фокленда; и что нигде так не проявилась творческая мощь, которой Вы наделены более всех современных писателей. Фокленд, однако, остается непревзойденным; в отличие от Мандевиля – мятежной души, увлекаемой бурей, – Фокленд – это Спокойствие, неколебимое посреди ее неистовства! Но вообще «Калеб Вильямс» так не потрясает душу, как «Мандевиль». Надо сказать, что в этом последнем Вы правите железной рукой.

В картине отсутствуют светлые краски; и непонятно, откуда берете Вы мрак, чтобы так сгустить на ней тени, что слова «десятикратная ночь» перестают быть метафорой. Слово Smorfia376 затрагивает какую-то струну со столь жестокою силой, что я содрогнулся, и мне на мгновение почудилось, будто Мандевиль – это я сам, и его чудовищная усмешка отражается на моем собственном лице.

По красоте слога и силе изображения «Мандевиль» истинно велик; и мало что может сравниться с ним в красоте и энергичности чувств. Образ Клиффорда представляет собой великолепный и утешительный контраст; ни у кого, за исключением, может быть, Платона в речи Агатона из «Пира» (да и то я не уверен), не находим мы более возвышенных нравственных размышлений, воплощающих все самое прекрасное и высокое в природе человека, чем в речи Генриетты, обращенной к Мандевилю после приступа безумия. – Сказать ли Вам? Когда оказалось, что она при этом втайне молила за своего возлюбленного, а потом покинула – малодушно покинула несчастного Мандевиля, у меня невольно сжалось сердце.

Прощайте.

Неизменно любящий Вас

П. Б. Ш.

P. S. В другой раз мы поговорим о том, что горячо интересует и Мэри и меня, – о Вашем Вильяме377,

Миранда и буря.

Художник – Джон Уильям Уотерхаус

Расцвет творчества художников-прерафаэлитов, к которым обычно относят творчество Джона Уотерхауса, обычно связывают с нарастающим в обществе интересом к готическим романам и, в частности, к роману Мэри Шелли. Многие исследователи усматривают в женских образах прерафаэлитов образ самой писательницы

Лорду Байрону

Марло, 17 декабря 1817

Дорогой лорд Байрон!

С тех пор как я писал Вам, я каждую неделю ожидал, что должен буду уехать из Англии, а в таком случае я сам привез бы Вам Вашу дочь. Но дела мои были в столь неопределенном положении, что лишь теперь, после стольких промедлений, было решено, что я останусь в Англии. Как только это выяснилось, я стал искать надежного человека, которому мог бы доверить маленькую Альбу. Но это оказалось непреодолимой трудностью. Вы понимаете, насколько тщательно следовало выбирать, и знаете, как уединенно мы живем. Это помешало мне найти подходящего человека. Поэтому я пишу, чтобы спросить, – быть может, Вы что-то предложите? Нет ли у Вас доверенного лица или друга, который собирается из Англии в Италию? У Вас множество влиятельных и преданных Вам друзей, и любой из них мог бы позаботиться, чтобы она была благополучно доставлена Вам, если Вы пожелаете. Я прошу лишь об одной предосторожности – чтобы имя Клер при этом не упоминалось.

Маленькая Альба, или Клара, как она теперь будет называться, удивительно хороша, а ее характер утратил в значительной степени свою vivacité378 и стал ласковым и мягким. Она – подруга игр Вильяма, который так ее любит, что будет одним из многих, кто станет оплакивать ее отъезд. Они вместе сидят на полу и часами играют удивительно дружно. Большую часть изюмин и всего прочего, что ему дают, Вильям кладет ей в рот. Клер хочет окрестить ее и дать ей свое имя379, но откладывает этот важный обряд, пока я не узнаю, не предпочитаете ли Вы какое-либо другое имя.

От такого отшельника и инвалида, как я, Вы не можете ждать новостей. Однако я