Исходя из примитивно истолкованной традиции, не понимая и, самое страшное, не желая понимать изменившихся условий нового времени, молодые мятежные офицеры безрассудно поставили страну на грань гражданской войны.

После коврового бомбометания на Токио 9 марта 1945 года командующий ВВС США генерал Кертис Лё Мэй убедился, что наконец отыскал способ эффективного использования тяжёлых бомбардировщиков Б-29 «Суперфортресс», машин гораздо более мощных и совершенных, чем сокрушавшие гитлеровскую Германию огромные и тяжёлые «Боинги-семнадцатые», летающие крепости «Флайнгфортресс».

Ночная бомбежка Токио с малых высот сотнями бомбардировщиков подтвердила Лё Мэю, что последовательные стирания с лица земли целей — города за городом, одного укреплённого района за другим, — способны привести к быстрому выведению милитаристской Японии из войны, сберечь не меньше миллиона жизней американских морских пехотинцев и несколько десятков миллионов жизней гражданского населения Японии.

Похоже, Провидению, чьим орудием в этой ситуации, вероятно, был генерал Лё Мэй, ничего здесь не оставалось, как пойти путем причинения не отдельно взятой стране, а человеческому контингенту планеты в целом наименьшего зла. Я намеренно избегаю определения «человечество», поскольку оно несёт гуманистическое содержание и непредставимо вооружённым до зубов.

Но мне очень трудно уловить и определить внутри себя, к какой партии, милитаристской или пацифистской, а может быть, ни к той, ни к другой, относился мой предшественник по душе. Он не мог быть в числе самых ярых военных фанатиков, с оружием в руках выступивших против правительства Японии в первой декаде августа 1945 года, поскольку, как я считаю, погиб в воздушном бою, таранив грузовое, вероятно, американское или советское судно, 1 августа, хотя в отношении даты его гибели я всё-таки не уверен.

И всё же, несмотря на то, что я не знаю, был ли он откровенным ястребом-апологетом милитаризма, придерживался ли более умеренных взглядов на способы ведения военных действий, мне кажется, вряд ли он согласился бы с теми, кто убеждён был в горькой, но неизбежной, по их мнению, необходимости в самый последний период войны принести на её алчный окровавленный алтарь неисчислимые жертвы гражданского, мирного населения Японии, принуждаемого руководителями обороны Империи защищать бамбуковыми копьями от американского десанта морских пехотинцев побережья главных японских островов — южного Кюсю и северного Хонсю — во имя достижения более чем призрачной цели: вырвать возможно менее позорный и более почётный мир у союзников, прежде всего, у Соединённых Штатов Америки, которых должны были устрашить кошмары прямых атак побережий Японии и бесчисленные потери своих войск.

Относился ли «мой» японец (по сути, относился бы я — я ведь у себя самого и ни у кого другого это спрашиваю!) к числу более близких ему по положению лиц, предпочетших собственную смерть и гибель страны непереносимому позору капитуляции или выбрал бы более осторожную и взвешенную позицию, близкую к той, которую заняли неизмеримо более высоко стоявшие на социальной лестнице того времени, чем лётчик-майор, адмирал Мицумаса Ионаи, министр иностранных дел Шигенори Того и премьер-министр Кантаро Судзуки? У них были серьёзнейшие основания опасаться физического нападения молодых японских офицеров, чьи умы были помрачены пребыванием в милитаристском угаре, не желавших по этой причине считаться более ни с кем и ни с чем.

Я иногда задаю себе вопрос: почему мне всё это вдруг стало интересно? Спрашиваю себя, нет ли во мне ощущения, что я «недовоевал»? А довоевали ли окружающие меня люди, являющиеся носителями душ павших в той, Второй мировой, или в других, менее масштабных, более ранних или позднейших, но все равно ожесточённых и кровопролитных войнах? Сегодня я и не хотел бы воевать. А он? Он, майор Набунагэ? Что именно, какое чувство, уходя, унесла с собой из этого мира его душа? Хотел он и дальше воевать? Навоевался ли он? Нет пока во мне такого определённого ответа.

Может быть, ответ этот не созрел тогда ещё в его душе. Может быть, я сегодня пока не развит и не способен такой искренний ответ уловить.

Но я не могу отделаться от однажды посетившего меня странного ощущения, хотя и невозможно признать его полностью моим. Однако оно приходило вновь и вновь и, похоже, это чувство причастности к судьбе и посмертию японца будет продолжаться.

Вероятно, раз в год. Вероятно, в день гибели японского лётчика.

На какие-то доли секунды. В предрассветьи.

На фоне священной для всех японцев горы Фудзи. Чуть тронет её сужающийся кверху гиперболический конус первый розовый луч восходящего солнца.

В сиреневом небе. На доли секунды.

Вдруг проявляются знакомые обтекаемые контуры истребителя времён Второй мировой войны.

Блеснут в луче солнца лопасти бешено вращающегося воздушного винта.

Вспыхивает солнечный блик на плексигласовом фонаре пилотской кабины. В кабине — он. На мгновение в прозрачном светлеющем воздухе проступают очертания боевых машин погибших с ним в то августовское утро 1945 года его молодых сослуживцев.

И подобно слышимому шороху чиркнувшего по небу крупного метеора.

После того, как истребители тают в сиреневом воздухе.

Стихает шелестящий свист потоков обтекания.

Остается отзвук победного рёва их двигателей.

И до тех пор, пока они, эти тени священных жертв охраняют священные небеса, да пребудет мир на священной земле их Родины.

Пока над всеми странами в свои дни и свои мгновения появляются благородные тени небесных стражей, охранителей священной чистоты, да пребудет мир на нашей священной Земле.

* * *

Да пребудет над всеми нами Благословение Божье…

* * *

Неужели всё, что хранится в моём подсознании, что донесло до меня сквозь толщи времён моё персональное волшебное зеркало времени — моя душа, — правда?!

Это всё — правда, Боже мой?!

* * *

Очень сильная штука — жизнь.

Часть вторая

СИЛЫ НЕБЕСНЫЕ, СТРАСТИ ЗЕМНЫЕ

Любимой посвящаю

«Что ми шумить,

что ми звенить —

далече рано предъ зорями?»

«Слово о полку Игореве»

Глава первая

ДАЙТЕ МНЕ ТОЧКУ ОПОРЫ!

1. Своеобразная интродукция,

навеянная нечаянно уловленными автором размышлениями госпожи Акико Одо при отъезде, когда она вдруг предположила, что ей уготована роль интеллектуального детектива

— Ну, с Богом! Спасибо тебе и твоему дому, поедем теперь к другому, — сказал Борис, подходя следом за Миддлуотером и Акико к ожидающему автомобилю, и взял её под локоть, чтобы помочь сесть в салон. Акико его руку придержала, остановилась и оглянулась на любимый хоккайдский дом. Коротко поклонилась на прощание