– Вы так говорите, будто у вас имеются доподлинные сведения на этот счет! – полушутя хмыкнул я.

Элкинс бросил на меня короткий, нечитаемый взгляд.

– Я интересуюсь такими вещами, – сказал он. – И по тому же принципу я полагаю, мистер Пастор, что вы и сами отчасти склонны к подобным философским рассуждениям, хотя и в другом направлении. Я ведь читал ваше небольшое эссе о космическом излучении. Ваша идея, что это излучение, будучи сконцентрированным, может сделаться источником неиссякаемой энергии, очень мне по душе. Могу смело сказать, что она опередила свое время.

Я был удивлен, что он знает мое имя, – но, очевидно, он и сам, подобно мне, наводил справки. И разумеется, мне польстило его знакомство с моей работой, которую по большей части полагали весьма заумной, чтобы не сказать фантастической.

Теперь, когда дело сдвинулось с мертвой точки, мы быстро сошлись. Элкинс не раз бывал у меня дома и в лаборатории; я же, в свою очередь, был допущен в его скромное обиталище, которое, как я и догадывался, находилось на той же улице, всего в нескольких кварталах от моего.

И однако, после десятков встреч, после того, как между нами завязалось нечто вроде дружбы, я по-прежнему практически ничего об Элкинсе не знал и не узнал. Понятия не имею, чем я ему понравился, – возможно, все дело было в простой человеческой потребности иметь друзей, неизбежной во всех краях, во все времена. Однако каким-то образом теплое отношение, которое он ко мне проявлял, отнюдь не располагало задавать личные вопросы, что бурлили во мне. Чем ближе я его узнавал, тем больше проникался ощущением его немыслимого превосходства. Я чувствовал, что он намного старше меня и более развит интеллектуально, причем развития этого не измерить ни годами обучения, ни знаниями из учебников. Как ни странно – никогда прежде мне ничего подобного переживать не доводилось, – рядом с ним я себя чувствовал почти мальчишкой и постепенно начал относиться к нему с тем почтением, какое ребенок испытывает ко взрослому, который кажется всеведущим. Хотя поначалу ничто из его слов и поступков не давало поводов для подобного отношения.

Обстановка его жилища выглядела такой же неопределенной, как и он сам. Там не было никаких указаний на его национальность и происхождение. Однако я сразу увидел, что он лингвист: там стояли книги как минимум на четырех современных языках. Одна из них, которую, по его словам, он как раз читал, была свежим и объемистым трудом на немецком о физиологии пола.

– Вы в самом деле настолько интересуетесь этой темой? – рискнул спросить я. – Мне все кажется, что она слишком много обсуждается, притом что известно о ней слишком мало.

– Согласен с вами, – отвечал он. – Все говорят о каких-то особых знаниях, но при ближайшем рассмотрении ничего подобного не обнаруживается. Я думал, что имеет смысл поглубже изучить данное направление науки двадцатого века, но теперь я всерьез сомневаюсь, удастся ли мне узнать нечто ценное.

Меня поражал его безлично-интеллектуальный тон, который он неизменно сохранял во всех наших дискуссиях на любую тему. Круг его познаний явно был весьма обширен; Элкинс производил впечатление безграничной осведомленности, хотя с определенными областями науки, которые в наши дни обычно рассматриваются как не менее важные, он явно ознакомился лишь бегло и небрежно. Насколько я понял, он был невысокого мнения о современной медицине и хирургии; и не раз он поражал меня высказываниями об электричестве и астрономии, которые имели мало общего с распространенными представлениями. Большую часть времени у меня складывалось впечатление, будто он избегает открыто демонстрировать настоящую глубину своих познаний. Об Эйнштейне он отзывался весьма почтительно и, похоже, считал его единственным подлинным мыслителем нашей эпохи – он не раз с большим одобрением упоминал эйнштейновские теории касательно пространства и времени.

К моим собственным химическим исследованиям Элкинс проявлял вежливый интерес; но я все же догадывался, что он воспринимает их как довольно-таки примитивные. Как-то раз, забывшись, он упомянул о трансмутации металлов так, будто это привычная повседневность; когда я его об этом спросил, он отговорился тем, что это был художественный образ и полет разыгравшегося воображения.

Миновали конец весны и половина лета, а загадка, которая влекла меня к Элкинсу, так и оставалась неразрешенной. На самом деле из оброненного мимоходом замечания я узнал, что он уроженец Северной Америки, однако это не сделало его этническую принадлежность менее таинственной. Я решил, что он – случайное возвращение к одному из тех типов, чье происхождение затерялось в истории, или же один из тех редких людей, которые предвосхищают собою целую эру будущей эволюции рода человеческого. Не стану отрицать, что правильный ответ не раз приходил мне в голову, но откуда же я мог знать, что правда может оказаться настолько невероятной?

Одним словом, несмотря на то что я начал восхищаться Элкинсом и даже благоговеть перед ним, он по-прежнему оставался для меня самым непостижимым и чуждым существом на свете. Я чувствовал в нем тысячи особенностей мыслей и эмоций и целый мир неведомых знаний, которыми он по какой-то причине делиться не желал.

В один прекрасный день ближе к концу лета он сказал мне:

– Хью, я вскорости должен буду покинуть Нью-Йорк.

Я был застигнут врасплох: до сих пор он ничего не говорил ни об отъезде, ни о том, надолго ли планирует остаться.

– Наверно, домой возвращаетесь? Я надеюсь, что мы по крайней мере сможем поддерживать связь друг с другом.

Он смерил меня долгим, нечитаемым взглядом.

– Да, я возвращаюсь домой. Но как ни странно может это вам показаться, у нас не будет возможности поддерживать связь. Мы расстаемся навсегда – разве что вы пожелаете отправиться вместе со мной.

От этих загадочных слов у меня снова разыгралось любопытство. И все равно я почему-то опять был не в силах задать вопросы, что вертелись у меня на языке.

– Если это приглашение, – отвечал я, – то я с удовольствием его приму и побываю у вас в гостях.

– Да, это приглашение, – серьезно сказал он. – Но возможно, прежде чем его принять, вы предпочтете узнать, куда именно вы направляетесь? Быть может, когда вы это узнаете, вы и не захотите его принимать. А быть может, вы мне и вовсе не поверите.

На этот раз моя любознательность пересилила уважение.

– Так откуда же вы родом? Неужто с Марса или с Сатурна?

Он улыбнулся:

– Нет-нет, я обитатель Земли; хотя вы, возможно, удивитесь, при нынешнем зачаточном состоянии астронавтики, узнав, что на Марсе я бывал не раз. Я понимаю,