Шрифт:
Закладка:
Одним из самых памятных для Прияславы стал вечер мрачной, темной, оголенной осени, когда в избу ее постучали и служанка, сходив к двери, объявила, что к ней человек из Киева.
Прияслава встала, бросив веретено. Сердце забилось тяжело и больно. Вести перевозят торговые обозы – один, два, много три раза в год. Нарочитый гонец мог означать что-то крайне важное… дело жизни и смерти… чьей?
Вошел рослый, плечистый, но худощавый парень, одетый в черный овчинный кожух и грубый дорожный плащ в каплях дождя. Встретил взгляд Прияны, поклонился, снимая шапку; она заметила, что шапка на щипаном бобре, а значит, это не простой гонец, а человек знатного рода, с княжеской кровью. Упали на плечи полудлинные светлые волосы, давно не мытые в дороге, и тут же Прияна узнала в полутьме это продолговатое варяжское лицо. Торлейв сын Хельги, братанич княгини Эльги и первый вуйный брат самого Святослава.
– Будь жива, княгиня! Здорова ли ты? Здорово ли чадо? Князь наш, Святослав, кланяться велел.
Давно уже никто не называл Прияну княгиней – в Свинческе княгиней была другая, Придислава, Остроглядова дочь.
Глаза Прияны дали ему ответ: единственное ее нездоровье – это безвестность. А Торлейв не был так жесток, чтобы ради вежества медлить с исцелением.
– Сказал князь: исполнено твое условие. Горяна Олеговна покинула Киев навсегда. Просит он тебя воротиться и сына привезти, чтобы жить в его доме госпожой и хозяйкой. Если желаешь, едем сейчас, но он сказал, будет не в обиде, если дождешься санного пути.
Девять дней подряд Торлейв провел в седле, понимая, как ценна его весть и какие важные перемены в Киеве произведет ее быстрая доставка. Да и жаль было княгиню молодую: Прияну в Киеве любили и жалели за те муки, какие ей принесло желание Святослава взять за себя и Горяну. Прияна ведь была верна ему даже тогда, когда его считали погибшим, не прельстилась возможностью вернуться на княжий стол с новым мужем. И вот как он ей отплатил – новой женитьбой и разрывом.
Оконца были задвинуты заслонками от промозглого ветра, изба освещалась лучинами, воткнутыми в щели между камнями печи, и в полутьме это явление гостя из мрака виделось сном. Прияна застыла посреди избы, разглядывая Торлейва и не веря глазам и ушам. Она уже почти смирилась с тем, что ее счастье навсегда осталось позади…
Понимая ее оцепенение, Торлейв мягко улыбнулся ей и опустил углы рта: все так, как я сказал. У Прияны заломило брови, заболело все лицо. Как ни хорошо она, княжеская дочь, была приучена владеть собой – сердце не выдержало, и она разрыдалась. Видя, как она клонится, будто березка под порывами бури, закрывая лицо руками, Торлейв осторожно обнял ее: родня же. Прияна прильнула к нему, словно к самому Святославу, и плакала, пока не успокоилась немного и не начала верить, что в ее жизни произошла-таки долгожданная счастливая перемена, что этот мрачный осенний вечер открывается прямо в светлое теплое лето. Торлейв ласково поглаживал ее по волоснику и по плечу, и почему-то от ее слез, ручьем текущих ему на грудь, его собственная сердечная грусть таяла. Ради этого стоило девять дней скакать по грязным осенним тропам, то под встречным ветром, то под холодным дождем.
До глубокой ночи Торлейв, раздетый и накормленный, рассказывал Прияне о событиях в Киеве: о приезде немецкого епископа Адальберта, о том, как тот едва не сгорел меж двух костров, пытаясь доказать силу своей веры, как Горяна ухаживала за ним, о замысле Эльги и о решении Святослава отпустить Горяну с Адальбертом в Кведлинбург, в обитель королевы Матильды. Своей непреклонностью Святослав причинил боль им обоим: Прияну он отторг от себя женитьбой на Горяне, но, будто этого ему было мало, надумал взять за себя еще и Малушу, с которой на Купалиях обручился Торлейв. Но о Малуше Торлейв умолчал. О намерении Святослава взять в жены бывшую Эльгину служанку, на всеобщую беду происходившую от рода древлянских князей и самого Олега Вещего, ему было бы так же неприятно рассказывать, как Прияне – слушать. Отправляя его сюда, Эльга твердо пообещала эту беду избыть.
Торлейв еще не знал, что, привезя Прияну в Киев, наткнется на княжьем дворе на Малушу, которая тогда считала себя хозяйкой этого дома. Но на другой же день надежды Малуши рухнули, а сама она исчезла из Киева. Прияна так никогда и не узнала о той встрече. В темные, самые короткие зимние дни войдя в дом на Святой горе, она не встретила никаких соперниц. Дела в княжеской семье наладились, а благодарность Прияны Торлейву породила в ней особую привязанность к нему.
Выехать из Свинческа сразу им тогда не удалось: на другой же день зарядили густые холодные дожди, маленький Ярик стал кашлять, и Прияна не могла помыслить о том, чтобы много дней везти хворое, драгоценное княжеское чадо по Днепру. Пришлось ждать, пока ребенок окрепнет, а тем временем установился санный путь. Почти два месяца Торлейв пробыл с Прияной, в Свинческе и в дороге, оберегал ее, разрешал все трудности, таскал на руках Ярика, и Прияна привязалась к нему, как к брату, которого у нее не было. По прибытии в Киев эта близость неизбежно разрушилась, у каждого снова пошла своя жизнь, но Прияна не забыла сделанного ей добра. С тех пор Торлейв был в Киеве единственным, кто мог назвать себя любимцем и старшей, и младшей княгини. Но, понимая сложности соперничества двух дворов, а также оберегая честь мужа от малейшей тени, Прияслава старалась не выделять Торлейва из числа Эльгиных ближиков, воздавать ему ровно столько чести, на сколько имел право близкий кровный родич Святослава. И лишь в редкие мгновения, когда их взгляды не могли перехватить чужие, в ее глазах светилось тепло на грани нежности. А Торлейв так и нес, запрятанное глубоко в груди, то чувство единения с этой красивой молодой женщиной, которое родилось, когда она плакала от потрясения в его объятиях. Плакала от радости, причиняющей боль, и он знал, что слова ей не нужны, а нужно только обнимать ее и поддерживать, пока она не соберется с силами для новой жизни. С тех пор миновало полтора года, но он по-прежнему чувствовал себя в глубокой тайне связанным
