уничтожить армию и, следовательно, возможность самостоятельного существования русского народа. Приказ Гучкова – это «раскрепощение нижних чинов», что должно породить «чувство озлобления и ненависти» к офицерскому составу. Рапорт полагал «безотлагательными», между прочим, следующие мероприятия: внутренний уклад армии оставить неприкосновенным, не допуская в ней политики, агитации политических партий… (перед лицом смерти в окопах и в поле бок о бок друг с другом офицеры и солдаты давно друзья и братья, и не понимающие этого лица, стоящие во главе управления, но далекие от действительной жизни армии, вносят своими приказами и воззваниями нежелательную и пагубную рознь в военную семью); подтвердить от лица Правительства смертную казнь по возвращении после заключения мира всем тем, кто отдается добровольно в плен; дезертиров карать за первый побег физическим наказанием, за второй – смертной казнью; усиление наказаний для нарушителей дисциплины… Самое удивительное то, что рапорт требовал «восстановления порядка в стране без всякого кровопролития».

Рапорт, очевидно, был переслан в Ставку, и его составителям был преподан политический урок в виде письма ген.-кварт. Лукомского 20 марта на имя ген. Каледина. «Вполне присоединяясь к принципиальной точке зрения и мнению, выраженному старшими офицерами 32-й пех. дивизии, – начиналось письмо, – должен сообщить, что, по-видимому, они не совсем правильно рисуют себе обстановку, при каких условиях возникло и принуждено в настоящее время работать Врем. правительство». Затем Лукомский, дав краткое и ясное изложение политических причин, приведших к перевороту, и условий, при которых возникло правительство, продолжал: «И в настоящее время встать в явную оппозицию и принять какие-либо решительные меры против Совета Р. и С. Д. было бы крайним абсурдом со стороны Врем. прав., и последнему необходимо согласовать свои распоряжения с требованиями момента. Бесспорно, что мероприятия Врем. прав., касающиеся взаимоотношений между офицерами и солдатами, так резко нарушающие вековой уклад внутренней жизни армии, не могут безболезненно не отразиться на последней. Задача переживаемого момента настоятельно требует, чтобы этот болезненный процесс армии прошел постепенно, без сильных потрясений и в соответствии с новым государственным строем. Чрезвычайно полезно в деле правильного понимания и объяснения событий текущего момента государственной жизни организовать особые комитеты из выборных офицеров и солдат, в коих офицеры, входя в нужный контакт с солдатской массой в лице ее доверенных представителей, не стесняемых в эти моменты совместного обсуждения дисциплиною, могли бы нравственно на них воздействовать и в полной мере проявить силу своего морального, умственного и чисто военного авторитета. Выдвигать же в настоящий переходный момент, ввиду предстоящих операций и неспокойного положения тыла, какие-либо лозунги, идущие вразрез с политикой Врем. прав., было бы актом политического безумия, свидетельствующего лишь о том, что обстановка, ныне создавшаяся в стране, не ясна. Всякие резкие меры и требования в настоящее время могут погубить все и создать лишь кошмарное кровавое междоусобие и, как следствие, подчинение Германии… Когда угар пройдет, то, естественно, можно будет принять ряд мер для укрепления в армии дисциплины, но пока надо напрягать все силы к тому, чтобы армия перенесла тяжелую болезнь и окончательно не развалилась. Временное правительство и, в частности, военный министр, отлично понимают положение и, делая уступки в изменениях уклада внутренней жизни армии, делают лишь то, чего избежать теперь нельзя».

«Рапорт» начальников 32-й пех. див., конечно, не был одиноким. В материалах, напечатанных Шляпниковым, имеется еще обращение офицеров 3-го сиб. горно-артил. дивизиона, примыкавшее к лозунгу: «Армии вне политики». «Первый приказ министра, – утверждало это обращение, – роет пропасть между солдатами и офицерами, которой не было, ибо вопрос о взаимоотношениях строго регламентировался уставом». Теперь «в сознании полуграмотного, а подчас и совсем неграмотного солдата полный сумбур». «Мы, офицеры, с самого начала великих событий для России, сумели сплотить вокруг себя солдат, но уже сейчас наша работа сведена к нулю. “Вы” или “ты” – это первое яблоко раздора, которое брошено в нашу тесную и дружную военную семью, этим самым нашему единению с солдатами положен конец. Солдаты поняли это, как ограничение власти офицера, – офицера, который в бою имеет право жизни и смерти. Его авторитет подорван… Не станем скрывать, что не одни германские и австрийские офицеры идут с револьверами сзади атакующих цепей, приканчивая слабых духом, – каждый наш ротный, и батальонный, и полковой командир имеет на своей совести не одну жизнь… Мы, близко стоящие к бою, считаем это явление нормальным… Судите же сами, какой пустяк “ты” или “вы” по сравнению с ужасом войны…» «Ваш второй приказ нарушает давнишнюю традицию корпуса офицеров русской армии. До сих пор в своей среде мы не имели офицеров-евреев. Нация, заклеймившая в эту войну себя на наших глазах клеймом позора!.. Если вы не видели, как каждый еврей старался сдаться в плен и передать противнику наши военные тайны, то мы знаем достаточное количество таких примеров… Эти меры – второе яблоко раздора, брошенное вами в нашу среду». «Вы» и «евреи» единственно конкретный материал, на котором останавливается «обращение», повторяющее слова, некогда направленные Милюковым в адрес старого правительства: «Что это – глупость или измена?» Авторы «обращения» отвечают, что это «недостаточное знание русской армии», и ставят своей задачей открыть министру «глаза на суть дела».

Тему о безграмотных поднимает и «памятная записка» ген.-лейт. Циховича (12-я армия), помеченная 12 марта. Она проникнута другим настроением. Автор, по-видимому, был искренним сторонником происшедшей перемены, покончившей с «кошмаром распутинских и протопоповских вакханалий», подавшей надежду, что «теперь все силы страны будут обращены на борьбу с внешним врагом». Мало того, он сумел сохранить в своей части «дух и дисциплину» (отзыв Куропаткина). «Уверенно скажу, – писал Цихович, – что армии, равной нашей, не было в мире… Армия наша была и есть несравненной… Введение в армию политики на глазах наших ее разъедает… Политика поглотила теперь все… Роковая ошибка та, что началась спешная ломка армии, сильной до того, – ломка исключительно в угоду политике и на основании теорий, пригодных, может быть, для Швейцарии, но вредных для такого государства, как наше, и при сложной политической обстановке, его окружающей… То, что нам прививают, было бы хорошо, если бы армия состояла сплошь из интеллигентов, окончивших университет. Но ведь у нас 75% крестьян, и почти половина в роте неграмотные. Все новые реформы непонятны, и даже такая невинная, как переход с отеческого “ты” на чуждое нашему крестьянству иностранное “вы”, вызывает улыбки и взаимную неловкость». Мотив этот в решении вопроса о переходе на обращение на «вы» повторяется очень часто. Врангель излагал его Милюкову при посещении Петербурга, когда военный министр был в отсутствии: