руку и тут же неловко уронила ее на колени. Эти бестолковые движения были бы смешны, если бы в них не сквозил ледяной ужас.

– Матушка. – пролепетала сестра Инес, – матушка, да что же это… Да вы сами посудите. Он убеждал Паолину, что Господь несправедлив, мелочен… Что он тщеславен… Что он может ошибаться… И ведь хуже всего не это. Он говорил со спокойной уверенностью человека, знающего, что он прав. Он приводил аргументы, убеждал… Матушка, на какой-то страшный миг я сама поняла, что готова поверить, хотя знаю Писание не в пример Паолине, для которой это все еще книга легенд. Какие еще вам нужны резоны? Какой нищий мастеровой способен на это? Он – сам нечистый, мать Доротея. И Господь вовремя указал нам на него. Необходимо изгнать его из наших стен и передать в руки экзорциста. А бедняжке Паолине место в монастыре, где…

Но тут настоятельница подняла ладонь, и сестра Инес умолкла.

– Скажи, сестра, доверяешь ли ты мне, только говори честно, – ровно и все так же мягко велела настоятельница.

– Доверяю, матушка… – прошептала Инес. – Кому же еще мне доверять, ежели не вам, благодетельница?..

А мать Доротея спокойно и твердо проговорила:

– Ты правильно сделала, что пришла ко мне. И в другом ты права – Джузеппе необычный юноша. Он умен не по годам и на редкость прозорлив. Каждому по силам выслушать и поверить. Но совсем не каждый умеет выслушать и задуматься. И уж вовсе мало кто имеет смелость выслушать и заявить, что он думает иначе.

Джузеппе находит историю Иова не такой, какой ее принято считать? Но сестра, он ведь воспитан материей, а не духом. Ты и я знаем, что многое в Писании надобно воспринимать как идею, назидание, а вовсе не буквальное жизнеописание. Притча об Иове – песнь о блаженстве смиренных. Но эти понятия непросто постичь, и могут уйти годы, покуда душа созреет для них. Однако заметь, что Джузеппе сочувствует жене Иова. Разве милосердие – одно из свойств лукавого?

Монахиня прерывисто вздохнула, будто собираясь заплакать:

– Мать Доротея… Я не возьмусь спорить с вами. Но разве не кроется подчас грех в белой кисее? Не потому ли нечистого называют Отцом Лжи? Он тронул Паолину именно тем, что вы назвали милосердием. Он обогрел ее слабое сердце своей фальшивой добротой. И тут же принялся нашептывать ей слова столь богохульные, что за одни такие помыслы надобно истязать себя жестоким покаянием несколько недель.

Мать Доротея помолчала. А потом подняла на сестру Инес задумчивый взгляд:

– Что ж, допустим. Но сейчас, сестра, попытайся отбросить свое смятение и скажи по совести: в чем именно, по-твоему, юноша неправ?

И тут монахиня ощутила, как качающийся под ногами пол замер незыблемой твердостью старинных плит. Наконец-то она поняла… Мать настоятельница просто испытывает ее, пытаясь узнать, не поддалась ли она соблазну и можно ли по-прежнему ей доверять. Выпрямив спину, сестра Инес заговорила новым тоном, исполненным спокойного достоинства:

– Господь наш мудр и всемогущ. И жалок тот, кто возводит на Него напраслину, приписывая Ему ничтожные человеческие пороки. Слеп тот, кто ищет в Его промысле несовершенства. И глуп тот, кто подозревает в Его деяниях ошибку.

Мать Доротея выслушала монахиню молча, а потом произнесла с незнакомой той доселе суровостью.

– А теперь слушай меня, сестра Инес. Я приняла тебя в лоно церкви испуганной и изможденной девочкой, я приручала дикого зверька, не доверявшего чужим рукам, я взращивала в тебе веру в Бога и людей, неустанно выхаживала уцелевшие в тебе ростки добра. И поэтому я вправе нравоучать тебя, даже если тебе это и не по душе.

Жалок тот, кто судит ближнего, возомнив себя выше его. Слеп тот, кто не догадывается заглянуть в неказистую раковину, чтобы увидеть жемчуг. И глуп тот, кто твердит заученные слова, не вдумываясь в смысл. Джузеппе упрекает Господа? Да, и, значит, он в него верует. Ведь не станешь же ты упрекать дракона из детских сказок за его огнедышащий рык? Джузеппе утверждает, что Господь ошибся? Подумай, Инес, как сильно нужно доверять кому-то, чтоб, не порицая, признавать его право на ошибку.

– Господь не может ошибаться! Мы не вправе даже допускать этого! – Сестру Инес била дрожь, слезы лились по бледным щекам.

– Мы не вправе судить Господа, как дети не вправе судить отца! – повысила голос настоятельница. – Но мы обязаны давать себе труд задумываться о его решениях, обязаны иметь смелость, чтоб видеть: некоторые из них оказались неверны, и вдвойне обязаны учиться на них, чтобы стать лучше и мудрее. Это и есть истинная вера в Создателя. Не сам ли Господь признал свою ошибку и наслал на мир Великий потоп, дабы ее исправить?

Если о чем-то я и скорблю, так лишь о том, что острый ум этого юноши не сможет расцвести, напитанный должным образованием. И, увы, это тоже ошибка Провидения. А сейчас ступай, сестра. Не труди сегодня рук, твоей душе нужен покой. Уединись в своей келье и проведи день в молитве.

Мать Доротея широко перекрестила монахиню и встала. Сестра Инес тоже поднялась, мелко дрожа. Она еще несколько секунд постояла, будто ища какие-то слова, затем поклонилась и вышла, чувствуя, как неловко ступают одеревеневшие ноги. Она действительно отправилась в свою келью и, преклонив колени, надолго замерла. А потом зашептала, все горячей и неистовей.

Трудно сказать, о чем молилась монахиня в тот день. Но глубокой ночью, когда во всех кельях уже давно царила тьма, сестра Инес сидела за шатким столом. Перед ней горела свеча, а на столе виднелись несколько листов бумаги и чернильный прибор. Монахиня долго размышляла о чем-то, черкая по листу пером, точно складывая стихи. А потом отложила лист, исписанный обрывочными словами и густо замаранный исправлениями, взяла чистый, и перо бойко забегало по невидимым линиям строк…

* * *

Несмотря на изматывающую головную боль и колотье в ране, уже назавтра после событий в переулке Каннареджо Годелот вышел в общую трапезную и немало удивился, когда его встретил гул приветственных голосов.

– Эй, пострел! Жив? – Дюваль дружески огрел шотландца промеж лопаток. – Ну, силен! Ни недели без приключений!

Карл пожал Годелоту руку, тут же отпустив какую-то непристойную, но безобидную шуточку в своем духе, а Клименте сам налил новобранцу вина и предложил тост за его здоровье. И, хотя чувствовал себя шотландец паршиво и спал в ту ночь плохо, под грохот глиняных кружек настроение стремительно пошло на лад.

По настоянию доктора Бениньо он был освобожден от службы на два дня. Руки чесались незамедлительно написать