то, что мы созданы по Его образу и подобию? Почему же тогда мы не такие же непогрешимые?

Девушка снова схватила тетивщика за руку, стискивая ее почти до боли.

– Замолчи!.. – Она прерывисто дышала, и Пеппо показалось, что он кожей ощущает, как пылает ее лицо. – Я не знаю, прав ли ты. Но зато точно знаю, что, если кто-то тебя услышит, быть большой беде.

Пеппо осекся. Только сейчас он ощутил, что, похоже, перегнул палку.

– Прости, – пробормотал он, – сам не пойму, с чего вдруг распустил язык. Тем более что я мало смыслю в церковной премудрости.

Паолина снова отняла руку и пристально поглядела на тетивщика.

– И все же ты удивительный, – задумчиво произнесла она. – Ты видишь мир как-то по-своему, как другие не могут. Или просто не догадываются. Ты во всем находишь какой-то свой смысл, словно видишь изнутри и людей, и вещи. Уверена, тебя многие за это недолюбливают.

Губы Пеппо дрогнули улыбкой:

– Увы, из этого корня и растут почти все мои беды.

Девушке захотелось спросить, узнал ли тетивщик что-то о своем пропавшем друге. Она уже набрала воздуха, но тут же вспомнила, как непреклонно Пеппо отгородился от ее вопросов при встрече. А тот помолчал и вдруг негромко спросил:

– Паолина, это сестры тебя изводят?

Девушка недоуменно моргнула:

– Что?

– Ты много плакала накануне, я же слышу, хоть ты и не хочешь об этом говорить.

– Я много плакала месяц назад, – возразила она, инстинктивно ощетиниваясь, – а сейчас только изредка. Здесь, знаешь, не слишком часто есть поводы для веселья. Почти каждый день здесь кто-то умирает.

Но Пеппо нетерпеливо помотал головой:

– В тебе снова что-то изменилось с нашей прошлой встречи. Неделю назад, попробуй я завести разговор вроде сегодняшнего, ты бы велела мне захлопнуть рот, сделать умное лицо и слушать Евангелие. А сегодня… ты подпустила меня ближе. У тебя словно нет сил меня отталкивать.

Паолина глубоко вздохнула, зажмуриваясь. Еще никогда у нее так отчаянно не чесались руки дать кому-то пощечину. В душе вдруг забродило бесшабашное желание отплатить Джузеппе за бесцеремонность его же монетой и насладиться его растерянностью.

– Тебе любопытно? – едко спросила она. – Изволь. Вчера я нагрубила умирающему. Он похвалился, как в юности изнасиловал девицу, потом назвал меня шлюхой, а потом попытался задрать мне подол. Мне всю ночь казалось, что Спаситель на распятии хмурится, а в каждом углу мерещился призрак этого человека. Сам посуди, что за сны мне грезились.

Слово за словом, не подбирая иносказаний… Паолина говорила, боясь закончить фразу, зная, что наступившая тишина и выражение брезгливости на лице Пеппо тут же смоют ее усталую браваду и обратят ее в мучительный стыд. Но тишина наступила, а в лице юноши не дрогнул ни один мускул.

– Поделом! – коротко отрезал он.

– Кому? – тут же смешалась Паолина, а тетивщик усмехнулся:

– Этой сволочи за его мерзости. А мне – за то, что снова сую нос куда не след. – Он запнулся, колеблясь, говорить ли дальше, но все же продолжил: – Не сердись. Ты права, я не в ладах с церемониями и назойлив без всякого удержу. Но я же не могу просто рассматривать вещи со стороны, как все. Мне приходится обнюхивать и ощупывать их, чтоб понять их суть. – Он примирительно покачал головой. – Я знаю, со мной непросто иметь дело. Лотте еще не так натерпелся. Но у него есть преимущество – он может просто отвесить мне затрещину.

Паолина приглушенно фыркнула, пытаясь не рассмеяться:

– Почему-то на тебя трудно сердиться. Намного чаще я вовсе не знаю, как относиться к твоим чудачествам. – Она сделала паузу, а потом спросила осторожно, словно прикасаясь к перевязанной ране: – Пеппо… прости… а разве твои глаза совсем нельзя вылечить?

Тут же покраснела, запоздало поняв, что наверняка не стоило задавать этот вопрос. Но Пеппо только мягко улыбнулся и спокойно пояснил:

– Вылечить можно то, что хворает, а мои глаза мертвы.

Паолина сглотнула. Отчего-то от безнадежности этих простых слов стало больно, будто от самых безжалостных упреков. Она уже искала какие-то ответные слова, мучительно понимая, что все равно найдет лишь очередную банальность, как вдруг раздался удар колокола, и Пеппо поднялся:

– Вот и время вышло. Мне пора.

Его голос снова звучал чуть отстраненно.

Паолина тоже встала.

– Ты придешь через неделю? – спросила она. И, не успев сдержать этих глупых слов, вновь густо покраснела.

– Да, – коротко ответил тетивщик, – непременно.

– Береги себя, – неловко промолвила девушка.

Пеппо сдержанно поклонился и двинулся прочь по дорожке к арке, ведущей из сада, а Паолина еще долго смотрела ему вслед. «Я знаю, со мной непросто иметь дело». Странно, но на поверку ни с кем и никогда ей еще не было так легко.

* * *

Послушница еще некоторое время стояла на месте, а потом тоже медленно пошла к арке.

Сестра Инес дождалась, пока та скроется за углом церкви, и на дрожащих ногах вышла из-под прикрытия густых барбарисовых веток. Сердце неистово молотило в грудь, холодный пот тек по вискам, пропитывая чепец. Итак, сомнений больше нет. Нечистый перестал скрываться, явив свое лицо открыто и бесстыдно. И первая жертва уже встала под его черные хоругви.

Дрожа, будто в горячке, и задыхающимся шепотом повторяя Символ веры, монахиня поспешила к зданию госпиталя, так и забыв корзину под кустом барбариса.

Глава 30

Мокрые рукава

Рука матери Доротеи пахла ладаном. Сестра Инес, стоя перед настоятельницей на коленях, так крепко сжимала эту руку, словно боялась, что та сейчас ударит ее по губам.

Договорив, монахиня обессиленно перекрестилась и осела на пол, будто выбравшись на берег из зловонного потока бурной и грязной реки.

– Вот и все, матушка, – глухо произнесла она, – он больше не скрывает лица. А ведь я… – Сестра Инес осеклась, сглатывая непочтительное «а ведь я предупреждала». Но настоятельница мягко взяла монахиню за локти:

– Вставай, милая. Тебе надобно успокоиться, ты вся дрожишь.

В ее увещевающем тоне не слышалось и тени потрясения. Мать Доротея будто утешала Инес, пришедшую с известием, что завяло несколько розовых кустов. Монахиня медленно выпрямилась, оправляя велон, и несмело подняла глаза на настоятельницу. Лицо, обезображенное шрамом, было по-прежнему безмятежным.

– Присядь, сестра. – Мать Доротея подтолкнула Инес к скамье у стены и опустилась рядом с ней. – А теперь объясни: отчего ты так предубеждена против Джузеппе, что видишь в слепом мастеровом самого Вельзевула?

Монахиня, все еще прерывисто дышащая, вдруг издала хриплый звук, словно невидимая ладонь охватила ее поперек горла. Несколько секунд она растерянно смотрела на настоятельницу, потом поднесла к губам дрожащую