Шрифт:
Закладка:
Руджеро помолчал.
– Полковник, я кое-что понимаю в пытках. Вы даже не забываете иногда меня этим попрекнуть. И я сомневаюсь, что вы, человек хладнокровный и расчетливый, так увлеклись, что довели допрос до столь непоправимой крайности. Как же на самом деле погиб пастор?
Орсо усмехнулся, но усмешка его была полна горечи:
– Мера выносливости у каждого своя. И порой можно от избытка усердия перегнуть палку.
Доминиканец поморщился, будто кондотьер сказал вопиющую пошлость:
– Эта мальчишеская ретивость вам как минимум не по годам.
Полковник оскалился:
– У меня и без того хватает грехов, чтоб терзаться одним лишним.
Руджеро сдвинул брови и уже набрал воздуха, но в этот миг дверь снова распахнулась, впуская дрожащую полосу света, а голос лакея возвестил:
– Ужин подан, господа!
Глава 31
Как использовать людей?
За окном тускло светила луна, похожая на кусок залежалого сыра. Годелот, по-турецки сидя на койке, штудировал докторскую рукопись. Она содержала от силы полсотни листов и была снабжена множеством рисунков, но продвигался шотландец медленно, поскольку едва ли не каждый абзац заключал в себе очередную невероятную выдумку.
Поначалу юноша сгоряча решил, что автор – обычный врун с отменно подвешенным языком. Но не зря же доктор Бениньо так превозносил нелепую книжонку… Кроме того, еще отец однажды поведал Годелоту, что Земля имеет форму шара, – так утверждал капитан, под командой которого Хьюго в молодости совершил немало подвигов. Впрочем, при вопросе о подвигах отец поскучнел и быстро перевел разговор на другое.
Но автор с забавной фамилией Коперник подтвердил странный рассказ отца насчет шара, и это уже внушало некоторое доверие. Однако далее шла сущая околесица. Оказывается, Земля вращалась вокруг Солнца, хотя глаза всегда говорили Годелоту иное. А звезды вовсе были огромными и раскаленными, но гнездились где-то в несусветной дали, поэтому казались такими крошечными и не давали ощутимого тепла. Впрочем, в это поверить было проще, ведь даже часовня в Кариче казалась сущей букашкой, если глядеть на нее с холмов близ леса.
Около двух часов ночи любой свидетель, случайно заглянувший в каморку Годелота, немедля уверился бы, что рассудок шотландца помрачился. Посреди комнатенки на табурете стояла свеча, изображавшая Солнце. Развешанные на стенах камзол, шляпа и мушкет, а также в причудливом беспорядке лежащие на полу сапоги и перчатки означали звезды и планеты. Сам же Годелот шагал вокруг «Солнца», вращаясь вокруг собственной оси и представляя собой земной шар.
Это странное занятие оказалось невероятно увлекательным. Рассматривая иллюстрации в рукописи и пытаясь вообразить описанный там невероятный мир, подросток едва замечал, как летит время. Сон сморил его лишь под утро, когда было сожжено несколько свечей, а рукопись дочитана до последней страницы…
…Той ночью, однако, худо спалось не одному Годелоту. На утреннем построении Марцино, мрачный словно грозовая туча, поочередно оглядывал однополчан, а перед самым завтраком подошел к шотландцу.
– Здорово, Мак-Рорк, – пробубнил он, отчего-то неловко отводя глаза, – тут такое дело… Послушай… – Он слегка понизил голос. – Выручи деньгами. Мне бы всего-то дукатов десять.
Годелот усмехнулся, удивленный не так просьбой, как тем, что недавний недруг обращается именно к нему:
– Десять дукатов? Марцино, не сочти меня скупердяем, но у меня таких денег не водится.
Однако тот лишь досадливо поморщился:
– Да будет тебе! Я ж в долг прошу, не подаяния на выпивку клянчу. Меня нешуточно припекло, Мак-Рорк, помоги, как соратник, Христом прошу!
Годелот посерьезнел:
– Марцино, я не девка, чтоб для гонору ломаться. Было бы у меня десять дукатов – дал бы. Только у меня жалованье не больше твоего, а то и поменьше. И от него уже едва ли треть осталась.
Марцино посмотрел на шотландца долгим тяжелым взглядом, а потом процедил сквозь зубы:
– Ну, прости, раз так…
И молча отошел. Однако подросток ощущал, что тот не поверил и, похоже, затаил обиду. Вот черт. Все только начало налаживаться. Но десять дукатов? Господи, с чего чудак взял, что у новобранца можно занять такую сумму? Неужели у прочих его однополчан такое сумасшедшее жалованье? Еще немного поразмыслив над странными притязаниями Марцино, Годелот постарался выбросить из головы нелепый разговор, но все равно чувствовал, как тот неприятным осадком лег куда-то на дно души.
Воспользовавшись вторым днем неожиданного отпуска, шотландец постарался улизнуть после завтрака из трапезной, не попавшись на глаза капралу. Уединившись в своей каморке, он принялся писать ответ Пеппо, но уже на первых строчках понял, что задача эта не из простых. Рассказать нужно было невероятно много, при этом избежав долгих разглагольствований, – ведь писать следовало на малом листе, который легко будет спрятать. Существенно осложнялось все еще и тем, что Годелот не представлял, кому предстоит прочесть письмо вслух. Но у Пеппо, несомненно, имелся надежный человек…
Годелот вдруг с досадливым удивлением ощутил где-то глубоко внутри острый укол обиды. Неужели Пеппо завел новых приятелей?
И пусть мыслишка была пустая, а обида и вовсе ребяческая, подросток на миг почувствовал, что прежнее одиночество никуда не исчезло, лишь притупилось наладившимися отношениями с однополчанами.
Пробормотав что-то невнятно-бранное, Годелот вернулся к письму. Сосредоточиться, впрочем, не удавалось. Из головы не шел портрет Пеппо, так неожиданно обнаруженный вчера среди записей доктора Бениньо. Сюда же примешивалась нотка беспокойства – не заметил ли врач, что документы были переворошены? Годелот складывал их второпях и запросто мог что-то перепутать. Чего доброго, доктор подумает, что шотландец нарочно рылся в его бумагах.
Подросток отложил перо и задумался: а ведь, говоря по правде, именно это и нужно было сделать. Едва ли портрет втиснут в подшивку просто из уважения к автору. Наверняка на вощеную зеленую нить нанизано еще немало интересного. Значит, нужно постараться вновь остаться одному в кабинете доктора, и уж теперь Годелот будет знать, что искать.
* * *
Марцино смертельно тосковал на часах. До шести было далеко, Венеция раскалилась под неистовым летним солнцем, а в переулке, где солдат нес свое бдение, воздух замер густой и тягучей массой.
Денег он так и не добыл, поэтому весь мир, от герцогини, сидящей на своих бесполезных грудах золота, и до голубя, вальяжно шагающего по кромке крыши напротив, казался ему ненавистным скопищем насмехающихся над ним ублюдков.
Слева послышались чеканные шаги: Дюваль обходил дом по периметру. Зрелище долговязой фигуры швейцарца только всколыхнуло раздражение. Шарль Дюваль всегда источал столь лучезарное жизнелюбие, что на его фоне Марцино казался себе еще более закоренелым неудачником. Меж тем швейцарец приблизился и, оглядев пустой переулок, остановился
