которого мы не могли заставить молчать ни сосредоточенным против него ружейным огнем, ни даже действием одного специально против него назначенного орудия, разбившего все деревья, из-за которых он действовал, но он все не унимался и замолчал только к ночи, а когда на другой день по переходе на правый берег мы заглянули из любопытства на эту достопамятную позицию русского стрелка, то в груде искалеченных и расщепленных деревьев увидали распростертого ниц и убитого ядром нашего противника, унтер-офицера егерского полка, мужественно павшего здесь на своем посту…»

Наполеон, рассматривая ночью в подзорную трубу объятый пламенем русский город, ликовал:

– Браво, это настоящее извержение Везувия! Какое красивое зрелище, не правда ли, мсье обер-шталмейстер?..

– Это ужасно, сир… – пролепетал обескураженный Коленкур.

– Как сказать, как сказать… – улыбнулся в ответ Бонапарт. – Что там по этому поводу говорили древние: запах трупа врага всегда хорош?..

Карл фон Клаузевиц: «Итак, Барклай достиг своей цели, правда, чисто местного характера: он не покинул Смоленска без боя… Преимущества, которыми располагал здесь Барклай, заключались, во-первых, в том, что это был бой, который никоим образом не мог привести к общему поражению… Второе преимущество Барклая заключалось в том, что русские в предместьях располагали лучшими укрытиями, чем их противник, а стены города вполне обеспечивали отступление. Чисто военный успех заключался и в том, что французы уложили под Смоленском очень много людей (20 000 человек), в то время как потери русских были несколько меньшими, а обстановка позволяла русским легче пополнить эту убыль…»

На душе у Наполеона было тревожно: русские его вновь обвели. Барклай в очередной раз уклонился от генерального сражения. Трус? Умный стратег? Или просто мечется, не зная, что делать?.. О, эти русские! И какой дурак назвал их варварами?!

* * *

Французы входили в пылающий Смоленск. Дымились дома, деревянные постройки и все, что могло гореть. Местные жители по большей части ушли вместе с русской армией, хотя некоторые все же решили остаться[168]. Но главная трагедия Смоленска заключалась как раз в том, что в городе к приходу французов оказались не только местные жители, но и… раненые.

Здесь следует отметить ряд обстоятельств. Во-первых, это были раненые русские солдаты; во-вторых, их оказалось в городе очень много; и в-третьих, бóльшая часть этих несчастных погибла, причем многие сгорели заживо.

Так что же произошло в Смоленске с сотнями раненых русских солдат? Случившееся в древнем городе стало квинтэссенцией серьезной неразберихи, царившей в армии Александра в первые дни войны. В вопросе же оказания медицинской помощи раненым и больным выяснилось, что медпомощь как таковая если и оказывалась, то ее было крайне недостаточно. Связано это было в первую очередь с катастрофической нехваткой медперсонала, в особенности – лекарей, то есть врачей, способных оперировать. К началу Отечественной войны 1812 года в русской армии отмечалась большая нехватка квалифицированных хирургов, которых с началом боевых действий приходилось мобилизовывать где и как придется.

Но даже если раненый все-таки оказывался прооперирован (скажем, у него была ампутирована конечность), выхаживание в послеоперационном периоде практически отсутствовало из-за нехватки так называемого среднего медицинского персонала. Тысячи раненых после хирургических ампутаций умирали от гангрены и сепсиса, не говоря уж о тех, кто так и не дождался помощи лекаря.

«Большая часть раненых офицеров и солдат остается после первой перевязки без подания дальнейшей помощи», – констатировал главный медицинский инспектор русской армии Яков Виллие.

И это в самые первые дни войны. Дальше – больше. Во время отступления медикусам просто-напросто было не до оказания полноценной медицинской помощи – эвакуировать бы! Раненых в лучшем случае загружали на телегу санитарного обоза и спешно отправляли в тыл. Но не всех! Многие (из наиболее тяжелых) оставались на месте, дожидаясь кто смерти, кто – прихода неприятеля, в руках которого отныне оказывалась судьба раненного на поле боя солдата.

Известно, например, что раненные под Витебском русские солдаты только через месяц были доставлены в Вязьму. Внешний вид этих бедолаг и их общее состояние вызывали жалость и содрогание.

Из письма министра внутренних дел Осипа Козодавлева императору Александру I от 7 (19) августа 1812 года: «Многие из них от самого Витебска привезены неперевязанные, ибо при них было только двое лекарей, а в лекарствах и перевязках – совершенный недостаток, многих черви[169] едят уже заживо …»

С началом войны выживших раненых в течение многих дней транспортировали в Смоленск, где для них было организовано несколько госпиталей с квалифицированными лекарями, обслугой и пр. Как результат – сотни выздоровевших солдат, пополнивших ряды корпуса генерала Раевского, который оборонял город при штурме неприятеля. Правда, повезло далеко не всем. Смоленские госпитали к приходу французов оказались забиты тяжелоранеными. Быстрое отступление обеих русских армий от города привело к тому, что эти раненые остались на милость победителя. Однако до «милости» еще предстояло дожить. Город пылал; многие здания были разрушены ударами мощных мортир. Десятки раненых, не дождавшись медицинской помощи, нашли смерть там, где лежали – в дыму, огне и под горящими обломками.

Перед глазами вошедших в Смоленск французов предстала ужасная картина: город пылал и лежал в руинах. С первого дня нахождения здесь стала ощущаться большая нехватка годных под госпитали жилых помещений. Да еще раненые из числа пленных… Причиной огромного количества русских раненых, погибших в огне, явился тот факт, что большинство госпиталей находилось в так называемом Старом городе. Пожары здесь начались в самый разгар сражения за Смоленск, и после ухода отсюда армии Барклая эта часть города практически выгорела дотла.

Крики о помощи напоминали глас вопиющего в пустыне. Позже произошедшее в те дни в древнем русском городе назовут «смоленским апокалипсисом».

Офицер французской армии Цезарь де Ложье:

«Единственными свидетелями нашего вступления в опустошенный Смоленск являются дымящиеся развалины домов и лежащие вперемежку трупы своих и врагов, которые засыпают в общей яме. В особенно мрачном и ужасном виде предстала перед нами внутренность этого несчастного города. Ни разу с самого начала военных действий мы еще не видали таких картин; мы ими глубоко потрясены. При звуках военной музыки с гордым и в то же время нахмуренным видом проходим мы среди этих развалин, где валяются только несчастные русские раненые, покрытые кровью и грязью. Наши уже подобраны, но сколько трупов должно быть скрыто под этими дымящимися грудами! Сколько людей сгорело и задохлось!

На порогах еще уцелевших домов ждут группы раненых, умоляя о помощи. Подбирают наиболее пострадавших и переносят их на руках. Я видел повозки, наполненные оторванными частями тела; их везли зарывать отдельно от тел, которым они