Немецкие войска связи выполнили до конца свой солдатский долг. Они получили замечательную поддержку от почты рейха, немецкой радиоиндустрии, женщин-связисток. Все вместе отдали самое лучшее для своей Родины. Они сохранили в душе слова последнего приказа вермахта, который был передан 9 мая 1945 г. в 20 часов радиостанцией Фленсбурга: «Немецкий солдат выказал верность присяге, высокое самопожертвование для дела народа, которое не забудется. Родина до последнего поддерживала его, прикладывая все силы и неся тяжелые жертвы. Успехи фронта и Родины на суде истории в будущем найдут достойную оценку».

Vae victis! («Горе побежденным!»)

Йодль вернулся из Реймса и рассказал, что Эйзенхауэр ответил ему категоричным отказом на все его просьбы, а начальник штаба генерал Беделл Смит отнесся к его словам с пониманием. Что он просил и что он желал сделать для Германии? Йодль описал бедственную картину с беженцами, дезорганизацию транспортного сообщения и разрушенные линии связи. Он предложил использовать еще дееспособные саперные части и подразделения связи для ремонта мостов и восстановления линий связи. Беделл Смит потребовал от Йодля выслать в Реймс специалиста. Мне предстояло отправиться туда, и оставалось только ждать сопровождения. 13 мая фельдмаршал Кейтель был арестован после того, как 9 мая в Карлсхорсте в Берлине его заставили подписать акт о безоговорочной капитуляции Германии. Вечером капитана Люта, находившегося на своем посту, настигла шальная пуля.

14 мая мне пришел вызов американского генерала Рукса вылететь на два дня в Реймс с несколькими сопровождающими и небольшим багажом. В полночь я доложил Йодлю об отбытии. Лозе считал, что мы больше не вернемся. Он был прав. Два дня превратились в более чем два года. Вместе со мной должен был ехать государственный секретарь Министерства почты рейха. Найти его нигде не могли, вопрос обо мне не подлежал обсуждению. Я отговорил министериальдиригента Херца поехать вместо него со мной, его присутствие было важнее в Германии. Поэтому в качестве представителя почты отправился министерский советник Борнеманн, единственный гражданский среди нас. В нашей группе были: генерал-майор Бонер от воздушных сил связи, полковник доктор Грубе, майор Меттиг, майор Роттлер и переводчик зондерфюрер Лютер из 129-й дивизии, с которым я встретился впервые во Фленсбурге. 15 мая мы вылетели американским военным бортом в Реймс.

Эта поездка давала нам большое преимущество. Мы избежали участи других офицеров штаба Верховного командования, которых вместе с членами правительства рейха 23 мая англичане арестовали самым унизительным образом.

Мы верили, что немецкие офицеры подпадают под действие Гаагской конвенции об обращении с военнопленными. Это предположение было вскоре опровергнуто как во Фленсбурге, так и в Реймсе.

В Реймсе нас разместили в небольшом замке Доммарж за колючей проволокой. Мы встретили генерала Фангора, который вместе с представителями всех других подразделений Генштаба оказался здесь раньше нас. В полдень прибыл министр сельского хозяйства рейха Бакке. Фангор напрасно протестовал против обращения с нами как военнопленными, поскольку мы считали нашу задачу наполовину дипломатической. Комендант лагеря, в нашем представлении, ничего из себя как офицер не представлял. Когда 23 мая мы покидали Доммарж, капитан Флайс потребовал от нас сдать часы и кольца, в лагере для военнопленных их бы все равно отняли. Следует все же признать, что обходился он с нами нормально.

17 мая нас первый раз привезли в штаб-квартиру Эйзенхауэра в Реймсе. Мы сидели за длинным столом напротив американских и английских офицеров в комнате для переговоров. Шла съемка, и были включены магнитофоны. Мы сидели напротив начальника связи Эйзенхауэра английского генерал-лейтенанта Николса.

Мы поприветствовали друг друга кивком, и он спросил нас о нашей партийной принадлежности. Мы особо подчеркнули, что являемся профессиональными солдатами и не можем состоять в партии. Борнемана и Роттлера, офицера резерва танковой группы, спросили, занимали ли они прежде высокие должности. Затем мне задали вопрос, знаю ли я о тайной кабельной сети СС. Мой ответ был отрицательным, что таковой сети попросту не существовало. Затем мне уже можно было начинать рассказывать о состоянии немецкой кабельной сети дальней связи и наших попытках прибегнуть в критической ситуации к постоянной телефонной сети. Нашей целью было решить вопрос с тяжелым положением беженцев, дезорганизацией во всех областях на пути восстановления в первую очередь линий связи. Для восстановительных и ремонтных работ в нашем распоряжении еще были незадействованные полки связи. Меня поразили слова Николса: «Мы намерены передать вам, под нашим контролем, решение этих задач». В действительности все было по-другому.

Фангор и его офицеры опрашивались параллельно, как и Бакке, который был добрым товарищем. Сын немецкого помещика из-под Тифлиса, он воспитывался в России и в годы Первой мировой войны был там интернирован. Теперь, как прежде Дарре, он заботился о том, чтобы снабжение продовольствием в Германии не скатилось к низкому уровню 1917 г. Он живо рассказывал о своих коллегах в министерстве и Гитлере. Теперь западные союзники знали об особенностях сельского хозяйства страны и возделывании ее почв.

Со мной и отдельными специалистами прошел целый ряд собеседований о плане проведения работ, которым должна была оказать содействие почта рейха.

23 мая все неожиданно закончилось. У меня была отнята последняя возможность сделать что-то хорошее для Германии. В этот день наши товарищи в Мюрвике были арестованы. Нашему партнеру по переговорам не хватило такта предупредить об их прекращении. В продолжении следующих лет нас посещали мысли, рассматривались ли наши действия серьезно. Вначале – возможно. Затем мы услышали о том, что один американский генерал в Тироле пригласил к завтраку рейхсмаршала Геринга. Взбешенный Эйзенхауэр запретил с этого момента любое «братание». Он либо слишком доверял своим офицерам, либо совсем не доверял.

Американцы разрешили провести в Южной Германии нашу постоянную телефонную линию для многократного использования. Они говорили, что все это чистая ерунда. У них не была столь развита техника, как у нас, поскольку мы были под давлением обстоятельств. Опоры со стеклянными изоляторами и поперечными деревянными штангами для подвески проводов были привезены из-за океана. Позднее они получили у нас прозвище «рождественские елки».

Эвакуационный транспорт передали поименованным комендантам. Они приняли все дела. Оставленные нами в пути пишущие машинки и радиостанции мы так и не получили. На открытых грузовых платформах, стоя, нас везли в лагерь для военнопленных Аттиши под Компьенем. На входе нас приветствовали советские символы – красные знамена с серпом и молотом. Часовые из наших прежних «восточных батальонов» менялись каждый день, их сменяла рота чернокожих американских сролдат.

Мы, генералы, гражданский и старший состав, располагались в лагерных палатках. Комендант говорил с нами на немецком, его жена была