И хотя я всё же сообразил стать невидимым и не свергся вниз, не размазал собственные внутренности по камням, но попотеть пришлось изрядно. То ли арматура меня выдавала, прогибаясь подо мной, то ли она сама как-то каким-то ненасытным местом чуяла моё местонахождение, но момент тот был весьма волнительным.

И не только для меня. Тысячи пар глаз, затаив дыхание, следили за этой сценой. За этой игрой в салочки невидимого Мрачного Весельчака и летающей Матери Драконов.

Естественно, я победил в этой игре. В тот раз. Змея улетела ни с чем. А это был урон её авторитету. Потому ночью сам влез в её окна. Извиняться. Обиженная баба обязательно ответит агрессией на урон себе. И она нанесёт мне урон больнее, чем я даже мог подумать. С её женским коварством-то? И пресловутыми женскими и змеиными логикой и обидчивостью?

Хорошо хоть взяла на себя всю эту канитель с сотнями свадеб, что последствия половых бесчинств моих подчинённых. Ну, ей и по должности положено. Она же, ёпта, княгиня. Мать её Драконов! А я… Так, на подачках. Подай, принеси, того вон убей, иди накуй, мост построй! Поручик. Делаю то, что поручили. Поручик Ржевский. И да! Поржать я люблю. И моим ближним анекдоты про данного персонажа заходят. А что нет-то? Ситуации там приводятся простые, пошлые. Ну, это так, лирика.

Помощь Змеи этим не закончилась. Она взяла на себя… Ну, как на себя? На свою свиту. Короля же играет свита? Так вот, все административно-хозяйственные вопросы по ту, шепелявую сторону реки и до самого Василиска на них. Удалось перевалить. И они довольно грамотно сработали. Порядок, ёпта! Новый, тем более. Так вот порядок в тылах они всё же навели. И это хорошо!

А когда возводили пролёты той, Пештовой, стороны моста, её ужасающие «детки» помогали. Работая домкратами. Силищи в них! Правда, невероятная сила этих гигантов компенсируется их невообразимой тупостью.

– Ну, а что ты хотел, мой сладкий? – поёт она мне. – Они же так и остались разумом младенцами.

Меня передёрнуло всем телом. До меня только сейчас и дошло, зачем новый порядок собирает подкидышей повсюду. У-у-у! Уроды!

А она заливается звонким чистым смехом, журчащим, как ручеёк, звенящим как колокольчики под дугой тройки удалой. Невозможно не умилиться, не очароваться.

– Какой ты милый, дурашка! – льнёт она ко мне. – Как ты остался таким хорошим при всём этом? Ты же демон! Повелитель Смерти и Разрушения! Ты же Тёмный!

Пожимаю плечами, отстраняюсь. Надо одеваться, идти.

– Останься же! Хоть раз! – просит она, умоляюще вытягиваясь ко мне.

– Некогда! – взрыкиваю я от задавленной в себя ярости. – Работы много.

– Не понимаю тебя, – тихо поёт она. Её выговор такой милый! Не могу не наклониться, не поцеловать. Тут же и жалею об этом – впилась в меня, как пиявка. Ненасытная! Шесть часов же подряд!

– Ты такой весь правильный, – продолжает она, наблюдая за моими сборами и руками расчёсывая растрёпанные, спутавшиеся космы. – Так выкладываешься в этой своей работе!

– Что в этом такого? – удивляюсь. – Каждый должен так же.

– Должен каждый, – охотно соглашается она, – делает… никто. Даже самые одержимые нашим новым порядком адепты не вкладываются в него так, как ты. А ведь ты ненавидишь новый порядок.

– Ты ошибаешься, – усмехаюсь я.

– В чём?

– В моей ненависти к новому порядку, – отвечаю я. – То, что вы строите не зло. Ну, не большее зло, чем любое другое общественное устройство. Ваше ещё и более прогрессивное.

«Из имеющихся».

– Ваше… – подтверждающее кивнула она. – Не твоё. Наше. Зачем же ты тогда так яро утверждаешь новый порядок, если он не твой?

И что ей ответить? Пожимаю плечами.

– Вот и я о том же! – вздыхает она, откидывается, выгибаясь соблазнительно, демонстрируя всю прелесть своей груди, ложбинки животика, манящих впадин и расщелин. – Останься! Ну, хоть на часок!

– Пора мне. Засиделись мы в этом Будапеште. Дальше пора двигаться. Зима близко, как говорил один старый, лютый волк. А мост не готов. Ты же своих уродов в воду так и не смогла загнать? А их туши только каменный мост и может выдержать. А на фронте без твоей бронекавалирийской дивизии тяжко. И кроваво.

– Не понимаю я тебя! – вновь качает она головой. – Тебе-то что с этого? Пройдут ли мои «детки» дальше или нет? Ты же к Западу не испытываешь неприязни. Вон, докладывают твои злопыхатели, что миловался с пленными Волками и даже погром затеял, чтобы дать им сбежать.

– Даже так? Так весь тот бардак был умышленным? – качаю я головой. – Вон как всё повернулось. Вот недоумки.

– А ты думал? – усмехается она. – Ты хоть понимаешь, что между тобой и палачом – только я.

– Бывает! – пожимаю я плечами.

– Понимаешь, что ты у меня вот где?! – и демонстрирует мне свой кулачок.

Я накрываю её кулачок своим, накрывая другой рукой место схождения её бёдер.

– Я у тебя там!

Жадно целую её, ухожу. Прямо в окно. Так ближе, так быстрее. Работы много. Даже спать некогда. Ещё и эта допнагрузка на мой консольный кран. Да, пусть и приятная допнагрузка, но насколько же опустошающая!

И опять, как и в прошлый раз, я в особом состоянии. Многое, скрытое за тёмной занавесью непостижимого, стало простым и понятным. Думать мне легко и приятно. Доселе скрытые причинно-следственные связи перед моим мысленным взором проявились, многое объясняя. В происходящем, во мне самом.

Например, почему она не понимает, зачем и почему любую работу надо делать хорошо? Тёмная! Что с них, тёмных, взять?! Тёмные, невежественные. Оперирующие только примитивными материями: потребности, удовольствия, жажда золота, алчность, упоение властью и торжеством над нижестоящими в этом «курятнике» (подвинь ближнего, нагадь на нижнего). Никаких «высоких материй», никакой «метафизичности»! Тьфу, невежды!

И не объяснить. Потому как сам лишь смутно чувствовал, где-то глубоко-глубоко в душе чуял. И только сейчас сам себе и смог аргументировать данное уложение, данный мой нравственный устой. Что вообще-то души наши вкладываются в тела немного для другого, а не нагадить на нижнего.

Как ей объяснить, что большая часть осколков личностей, спаявшихся во мне в меня – «пламенные коммунары»? Альтруисты и аскеты? С религиозной точки зрения почти святые. Сподвижники. Некоторые ещё и великомученики. И если для меня это само собой подразумевающееся, априори и не обсуждаемо, что дело надо делать не только хорошо, но и с полным вложением и погружением, вкладывая всего себя, без остатка, всю свою душу в