Шрифт:
Закладка:
Потому следую за миниатюрной фигуркой Змеи, за её широченным подолом с гордо поднятой головой и расправленными плечами. Докладывать, так докладывать! Тем более что я уже давно ни в кого ничего не «докладывал». А в этом теле этот аспект хуже, чем в том теле кастрата, поддавливает. Давление. Кровяное. На черепную коробку, изнутри. Надо бы это давление из себя стравить.
* * *
Стравил, называется! До полного опустошения. До звенящего вакуума! В голове, в чреслах, в сердце. Пусто, как в казне «Усмешки Смерти».
– Так почему же ты меня избегаешь, Весельчак? – тихо спрашивает Змея, от окна, через которое она любовалась «стройплощадкой». Из этого окна «объект» выглядел макетом самого себя – изумительная обзорность! При свете двух лун, возможно, нагромождение объектов и материалов казались её чем-то необычным, красивым? Или просто любопытным? Ты не утратила любопытство за эти бесконечные века своей жизни?
– Не молчи! – просит она.
Не требует. Просит. Жалостливо так. Спина её напряжена. Сейчас она не выглядит величественной, божественной Матерью Драконов. Сейчас она маленькая девочка. Которую так хочется пожалеть, утешить, прижать к себе, уверить её, что рядом с тобой, таким сильным и крепким, бесстрашным и решительным ей, ну совершенно, ничего не угрожает. Что ей не надо ничего бояться, ни о чём не надо беспокоиться. Ведь я уже здесь, я всё решу, горы для неё сверну. Вместе с шеями этих гор. И к её точённым, идеальным ножкам будут сложены знамёна поверженных полков вместе с головами казнённых правителей неподвластных ей земель.
Гоню от себя это наваждение. Именно наваждение. Она может быть какой угодно. Может из себя показать кого угодно. На меня всё это, конечно, действует, она же гений. Но мозги у меня всё чуть, но фурычат. И я уже знаю, как и каким местом, какими умениями она пробивалась из рабынь, из постельных шлюх в богини этого не самого лучшего из Миров. Сейчас уже половина Империи пресмыкается у её ног. Ещё и я?
– Почему я? – хрипло спрашиваю я. Да-да! Я как загнанная лошадь. Как тот самый Стаханов, что дал стране легендарную выработку угля за смену.
Её плечи ещё больше опустились. Поняла, что я вижу её манипуляции. Но я продолжаю мыслить.
– Вот поэтому, – тихо выдохнула она.
Она грациозно приподнялась на носочки, повернулась, присела на подоконник, припадая к холодному стеклу виском. Каждое микродвижение её, каждую микросекунду было до крайнего предела переполнено нестерпимой сексуальностью, желанностью. И если бы я уже не был опустошён сверх всяких пределов, то гормональный взрыв бы мне точно оторвал бы голову, к хренам вышвырнув из меня любую мыслительную активность.
– Ты похож на него. Каким он был когда-то, – тихо пела она своим мелодичным голосочком, водя пальчиком по стеклу, выписывая на вспотевшей матовости затейливые вензеля.
Хотел спросить – на кого? Но промолчал. Мне фиолетово.
– Я лишь похож, – вздыхаю я, садясь на скомканной постели, пытаясь высмотреть свои вещи. – Я – не он. И не буду.
И усмехаюсь:
– Не можешь понять, почему нам не следует заниматься этим? Причин против много больше, чем за! Кто ты – не забыла? А вот я не забыл. И кто я не забыл. И что со мной будет, когда кое-кто решит, что, то волшебство, что подарила мне ты…
– Ты так мил! – пропела она.
Я не смотрел на неё в это время, штаны натягивал. Но перед моим мысленным взором проигралась анимация в её исполнении, соответствующая произнесённому. Бросил косой взгляд за подтверждением моей прозорливости. Но оказалось вдруг для меня, что она всё ещё привалилась к холодному стеклу, на лице её грусть, пальчик всё ещё выводит кренделя.
Мотнул головой – это тоже игра. Вся её жизнь – театр. И она актриса, прима этого театра.
– Я ему уже не нужна больше. Что я есть, что нет. Смотрит, не видя. Будто нет меня. Хуже, я лишь мешаю ему, – жалится мне она.
Встаю, цапаю саблю, куртку.
– Останься! – просит она. – Просто поспи рядом со мной. Прошу!
Взгляд её умоляющий. С болью где-то глубоко в этих бездонных глазах, за этими чарующими ресницами, за этой непокорной чёрной прядью, что сбилась на лоб. Задавленной, тайной, но острой, резкой болью, будто она только что сломала сама себя.
Поморщился, вздохнул:
– Понимаешь… – и спешно накидываю куртку на плечи, кивнув на окно. – У нас там всё пошло малёхо не по плану. Да что там! Всё там наперекосяк раскорячилось. Дел невпроворот. А время не ждёт.
– Я же не только беды могу множить, но и помочь! – тихо пропела она. – Я ведь привезла сюда первый выпуск новой школы. Не помню, как именно… какой-то строительной. А мои детки могут и кранами поработать.
От её слов «мои детки» меня пробил озноб. Бежать!
– Останься! Не уходи!
В другой раз, ладно? Как у меня подожмёт давление, как начнут срываться клапана, а болтовые соединения погонят стружку – приезжай! Отдраю тебя с полной самоотдачей. Обещаю. С твоими чарами иначе не выйдет.
– Я расскажу тебе о его уязвимости! – летит мне в спину убийственный довод.
Замедляюсь, запинаюсь на идеально ровном полу, как от выстрела под левую лопатку.
– Займи его место во мне! – частит она, отчаянным голосом бросает слова мне в спину, как пулемёт обжигающую очередь в половину ленты. – В моей жизни! В моей постели! В Совете! В Державе нашей! Вернись!
Убила меня! Навылет! Аж ноги подкосились, голова кругом пошла, как от ураганной кровопотери, тело деревянно-ватное, как от болевого шока смертельно раненного, сердце бухнуло и встало. Смертная тишина.
Точка схождения вероятностей. Критическая точка! Тот исчезающе редкий случай, когда взмах крыла бабочки может перевернуть планету. Перекрёсток судеб. И я – на нём! В тот самый миг, когда от моего решения зависит – ВСЁ!
Мысли – ураганом! Сметающим всё на своём пути смерчем.
Соблазнительно? Конечно же! Соблазнительно. Кому, как не ей знать его изъян? Не бывает систем без изъяна! Не бывает! В любой системе есть явные или скрытые уязвимости. Таков закон Мироздания. И в его защите просто обязан быть изъян. Тщательно скрытый и тайный, естественно, засекреченный по высшей категории. Но он должен быть. И она его знает. Никого к себе ОН не подпускает. Никого. Кроме неё. Ведь она не только сама себя сделала тем, кто она
