упрямое создание, но сейчас время кормежки, а подкрепиться этот маленький толстяк никогда не прочь.

БАНК? БАНК? БАНК?

Банк лежал в кустах за своим любимым деревом. Казалось, он спит. Но его ушки не дернулись, когда Суне подошел ближе, лапы не шевельнулись, маленькое сердце не билось. Он больше не будет грызть его тапочки. Не будет лаять так, что Суне придется попросить его заткнуться. Не будет лизать ему лицо. Банка больше нет.

79

Слезы

Ветеринар уже больше часа молча сидел рядом с Суне у него на кухне. Чтобы занять руки и не начать крушить все вокруг, Адри перемыла всю посуду до последней тарелки и стакана, хотя это и не требовалось. Беньи с почерневшим взглядом ушел в лес. Когда он вернулся, кулаки у него были разбиты в кровь. Он принес камень для надгробия, а кто-то из соседей – инструменты, чтобы выгравировать на нем имя и годы жизни. Суне попросил написать под именем единственную фразу, которую был в силах вымолвить.

Беги вперед.

После уроков Адри и Беньи встретили Алисию на школьном дворе. Она плакала много часов подряд, плакала так, что было непонятно, откуда в ее маленьком теле столько слез, плакала, пока день не угас, съежившись в комок у дерева Банка, отказываясь уходить, что бы ни говорили взрослые. Плакала, пока не упала без сил на снег и Беньи не пришлось унести ее в дом, чтобы она не замерзла насмерть. Он знал, что значит смерть для ребенка, знал, что это такое, когда на тебя наваливается пустота, поэтому не утешал ее. Не обещал жизни на небесах и не лгал про рай. Он сделал то единственное, что, как он знал, может помочь. Дал ей клюшку и прошептал:

– Пойдем. Пойдем поиграем.

Они пришли к ледовому дворцу среди ночи. Адри заранее позвонила вахтеру, чтобы он оставил открытым окно и они могли пробраться внутрь. Беньи и Алисия играли до потери дыхания. Потом лежали посередине поля, прямо на нарисованной морде медведя, и девочка, которой почти исполнилось семь, спросила мальчика, которому почти исполнилось двадцать:

– Ты злишься на Бога?

– Да, – ответил Беньи.

– Я тоже, – прошептала она.

Беньи подумал, насколько безответственным будет рассказать семилетке, что с этими чувствами она запросто совладает в будущем, когда подрастет, но решил, что Адри ему за такое пальцы переломает, и промолчал. Он сказал другое:

– Будет хреново, Алисия, и долго. Некоторые взрослые скажут тебе, что время лечит все раны, но это вообще, блин, не так. Просто ты сама со временем станешь жестче. И боль утихнет, но только самую, самую малость.

– Ты столько ругаешься, – улыбнувшись, ответила Алисия, и уголки ее губ шевельнулись впервые за весь день.

– Да ни хрена, твою мать! – ухмыльнулся Беньи.

И тогда Алисия засмеялась так, что по ледовому дворцу прокатилось эхо, а это значило, что надежда еще есть. Они лежали на льду, и Беньи рассказал, что у Адри в питомнике недавно ощенилась сука, но вместо того, чтобы пообещать Алисии щенка, он спросил, как бы она их назвала. А вместо того, чтобы разозлиться на Беньи и заорать, что ей не нужен никто, кроме Банка, Алисия задумалась. Они сочиняли все новые и новые имена, одно глупее другого, и хохотали до колик. Последние пятьдесят кличек так или иначе все были связаны с какашками, и больше всего Алисии полюбился «Бутерброд с какашкой», потому что ничего противнее и смешнее она в жизни не слышала. Беньи уже с нетерпением ждал, как ему влетит от Адри, когда девочка обкатает это выражение на следующей тренировке.

– А перед игрой ты боялся? – отсмеявшись, спросила Алисия.

– Всегда, – признался Беньи.

– Меня от страха иногда тошнит, – сказала она.

Беньи осторожно протянул свою здоровую пятерню и взял ее за руку.

– Хочешь, научу тебя одному приему? Когда я был маленьким, я ложился на лед, вот так, как мы лежим сейчас. Ночью, накануне игры, я залезал сюда через окно – только не вздумай рассказывать вахтеру!

Алисия кивнула и пообещала молчать.

– А потом? – спросила она.

– А потом лежал тут и думал: «я один-одинешенек на всей земле». Пытался запомнить тишину. Потому что, оставаясь один, я никогда ничего не боялся, мне было страшно только с людьми.

– Мне тоже.

Беньи бесило, что девочка понимает, о чем он говорит. Для этого она была слишком мала. Но он сказал как есть:

– Когда ты один, тебя никто не может обидеть.

Ее пальцы чуть крепче сжали его руку, снизу на них смотрел медведь, сверху – вечность. Тоненький голос устало спросил:

– А потом что?

И Беньи медленно ответил:

– А потом, когда во время игры я снова начинал нервничать, я просто смотрел на потолок и думал, что я здесь один. И в голове все смолкало. Я словно отключал все звуки. Я чувствовал, что, кроме меня, никого нет, и мне ничего не было страшно. Все было хорошо.

Алисия несколько минут лежала молча. Внутри у нее все болело – тут и там, но в ту минуту она не чувствовала боли, потому что рядом лежал Беньи, потому что на дворе была осень, а значит, скоро новый хоккейный сезон и все еще может наладиться. Потолок над ней бесконечен, и она ничего не боится. Почувствовав, что маленькие пальцы расслабились, Беньи понял, что она уснула. Всю дорогу до дома Суне он нес ее на руках. Уложил на диване, а сам лег рядом на полу.

На следующее утро Адри рассказала ему, что по всему участку Суне валялись шарики паштета с крысиным ядом внутри. Причем ни одного у соседей, все только у Суне. Ни Адри, ни Беньи не могли в ту секунду облачить свои самые темные мысли в слова, но оба инстинктивно понимали, что чаще всего правильным объяснением оказывается самое банальное: фанаты «Бьорнстада» и «Хеда» только что объявили друг другу войну, око за око, зуб за зуб. Все знали, что Банк – маскот зеленого клуба. Он даже попал на фотографию в местной газете под заголовком «Командный пес». Так действует тот, кто хочет задеть «Бьорнстад», но боится поднять руку на человека.

В голосе Беньи не прозвучало ни ярости, ни угрозы, он просто холодно констатировал:

– Я убью их. Всех до единого.

В любом другом случае Адри возразила бы ему, но не сейчас. Когда брат и сестра садились в машину, чтобы ехать домой, Суне стоял в кухне у окна и думал: только что кто-то нажил себе врагов в лице этих двух – более неправильного решения в этом лесу и