Шрифт:
Закладка:
– Письмо читательницы? Как всегда, анонимные трусы, – фыркнула Адри.
Конечно, она его видела.
– Как ты там говоришь: если ты идиот, это еще не значит, что ты не прав? – улыбнувшись, сказал Суне.
Адри тоже улыбнулась. Все, что было написано в письме, было правдой: вечные ссоры из-за средств; родители, которые пытаются повлиять на отбор игроков; тренеры, которые разговаривают как неандертальцы. Адри знала это, потому что знала, что все думают о девчачьей команде, хотя в лицо ей никто ничего сказать не смел. Когда они с Суне только затевали это дело, на спонсорские деньги и снаряжение можно было не рассчитывать, им приходилось сражаться со всем клубом, чтобы выбить себе время на льду; зато теперь, когда клуб нужно продвигать, девочки пришлись вдруг очень кстати и оказалось, что они замечательно смотрятся в рекламных буклетах. Такое лицемерие достало ее, но письмо ее тоже взбесило.
– Мне не нравится выражение «засилье мужиков».
Потому что некоторые мужики – они как Суне, они забывают, кто стоял у истоков таких клубов и кто тащил их на себе.
– Если ты мужик, это еще не значит, что ты не идиот, – улыбнувшись, сказал Суне.
Поразившись тишине в доме, Адри выглянула в прихожую: собака была на улице, а Беньи уже спал, сидя в кресле. Стены вокруг него сплошь покрывали фотоснимки, самые древние, с мужиками-хоккеистами, жались по углам, вытесненные многочисленными фото Алисии и пса. Была даже одна вырезанная из газеты заметка о «командном псе» – после того как песик принял участие в фотосессии основной команды.
– Сахар? – крикнул Суне из кухни.
– Не-а.
– Ты слышала, что Фраку в Хеде машину разбили?
– Да. А в ледовом дворце драка была. Игроки детских команд. Уж не знаю, о чем они думали, когда разрешили «Хеду» тренироваться у нас.
– Еще эта драка после трагедии на фабрике.
– Да, да.
– А завтра тринадцатилетки из Хеда играют с тринадцатилетками из Бьорнстада.
– Да, я слышала.
Прозвучавшие следом слова Суне могли показаться спонтанными, но Адри слишком хорошо его знала: предшествующий невинный разговор был затеян именно ради них.
– Я слышал, ребята Теему тоже собираются. После всего, что было, отношения у них с парнями из Хеда напряженные.
Адри посмотрела на него исподлобья:
– Эти идиоты что, хотят драться во время… детского матча?
Суне бессильно пожал плечами:
– Обычное дело: молодые парни метят территорию. Не знаю, может, я просто старик и волнуюсь понапрасну. Но я просто хотел тебя предупредить: вдруг получится хоть кому-то из них мозги вправить. Или хотя бы… кого-то удержать, чтоб не совались.
Адри серьезно кивнула. Она знала Теему Ринниуса с детства, говорить с ним было бесполезно, вразумить его никому не под силу. Но Суне не то имел в виду. Он хотел уберечь Беньи. С него станется – этот осел готов в любую заварушку ввязаться.
Банк.
Банк?
Банк банк банк?
Суне всегда делал записи. Многие годы они были в основном связаны с хоккеем – какие-то слова, ценностные понятия вперемешку с кружочками, треугольничками и черточками. На старости лет он начал записывать и другие вещи. Что чувствовал и что чувствует. Началось с физических ощущений – врач попросил его вести дневник самочувствия, но слова прорастали внутрь. Последнее время он много писал о смерти. Сейчас он достиг того возраста, когда мысли о смерти воспринимают как данность, а не отрицают, как в юности, или вытесняют, как в зрелые годы. Чаще всего Суне писал списки. Инструкции, как что устроено в доме, какие окна заклинивает, если погода меняется, и к каким розеткам не стоит прикасаться, если не хочешь получить незабываемый поцелуй. Какую сторону сада затапливает весной и какие доски на веранде только что поменяли. И о собаке, конечно. У Суне была отдельная тетрадка, куда он записывал все визиты к ветеринару, любимые марки паштета и четкие инструкции на тот случай, если он умрет и о собаке придется позаботиться кому-то другому. Не так давно он попытался сунуть эту тетрадку Адри, но она просто взбесилась: «Ты не умрешь, старый хрен!» – рявкнула она, и разговор на этом окончился.
На признании в любви, самом красноречивом, на какое она была способна.
Банк?
Писать о любви Суне никогда не пробовал. А может, и стоило бы. Что-нибудь о том, сколько любви можно испытать за жизнь, не имея ни жены, ни детей. Сколько любил он сам, без всяких слов, и без всяких заверений пожертвовал всем ради этой любви и все сполна получил обратно. Хоккей не умеет разговаривать, он просто есть. Собаки тоже не разговаривают. Они просто любят тебя.
Банк?
Чертова псина. Непослушная и несносная, дикая, чокнутая, она не давала ему ни минуты покоя, и Суне был ей за это бесконечно признателен. Он оказался не готов к той любви, которую теперь испытывал к своей собаке. И хоть он и говорил «моя собака», но ощущал обратное: это он принадлежит ей. Он – ее человек. Она настолько доверяет ему, что думать об этом порой невыносимо, ибо Суне не уверен, что ему по плечу такая ответственность. По силам ли чувствовать себя настолько нужным. Настолько любимым. И каждое утро, когда нетерпеливые лапы скребли по краешку кровати, а шершавый язык лизал ему лицо, он вновь и вновь поражался этому безусловному приятию. С собаками – как с хоккеем, каждое утро тебе дается новый шанс, все постоянно начинается сначала.
«Как ты его назовешь?» – спросила Адри, когда он в первый раз взял щенка на руки. Суне долго молчал. Он никогда раньше не думал об именах. Внезапно он почувствовал огромную ответственность, тем более что щенок не имел возможности сообщить, какая из кличек ему больше нравится. Так что в конце концов Суне решил не выбирать имя: как и во всякой любви, в этой он обходился без слов. Он выбрал звук. Свой самый любимый. Который всю жизнь слышал на льду, а теперь каждый вечер слышит возле своего дома. Звук, который напоминает ему, что жизнь не окончена, что он еще здесь, что он еще кому-то нужен.
«Банк, – сказал он. – Пожалуй, я назову его Банк».
Банк.
Сейчас Суне ходил вокруг дома и звал, задыхаясь и прижимая руку к груди. Последнее время его как будто постоянно мучила изжога. Но пес не появлялся. Почуяв неладное, Адри тоже вышла и стала звать, так громко, что в доме проснулся Беньи и тоже выбежал на улицу. Может, Банк и
