и человеческое. Те же, которым дана возможность самоуглубляющимся умом проникать в тайну воплотившегося Слова, говорят другое; они утверждают, что оба естества сочетаются в нераздельном единстве; даже в смерти Христа не могло отделиться божество от плоти, ведь Бог не мог бы быть истинным, если бы во время смерти переставал быть ее Богом. Вы не разделяете Христа, а не боитесь делить его церковь, которая есть тело Его. Воины даже опасались разорвать одежды Его, а вы не страшитесь раздроблять Его церковь. Ведь вы домогаетесь церковных доходов не затем, конечно, чтобы достигнуть посвящения, а напротив, принимаете духовный сан для того, чтобы прочнее было ваше владение церковными имениями. Вы стремитесь не к тому, чтобы быть церковными священнослужителями, а всецело охвачены лишь желанием завладеть церковными имениями по какому-то еретическому праву. Все вы весьма близкие единомышленники действуете весьма единодушно, как во введении нового закона, противного Божьему завету, так и в распространении тезисов, несогласных с церковными постановлениями. Пророк последовательно перечислил нам тех, кто поступает так против Бога»[174].

Приведенные письма Дамиани показывают, что потребность нравственной реформы в римской церкви проникла в общественное сознание еще ранее Гильдебранда, бывшего в этом отношении последователем старого монаха, который отказался от всякой церковной карьеры, затворившись в своей келье. Он умер в тот год, когда Гильдебранд начал осуществлять эти самые идеи, облеченный всей силой высшей административной власти в римской церкви.

Клюнийская школа, проводившая реформу, торжествовала. До сих пор ее представители только внушали. Теперь они могли приказывать. Один из клюнийцев был избран на папский престол под именем Григория VII. От слов перешли к делу.

Заслуги Гильдербранда (1073–1085). История мало знает таких гениальных личностей, которые могли бы одолевать преграды на своем историческом пути одной силой своего творческого духа. Кчислу таковых принадлежал Гильдебранд, сын плотника из тосканского городка Савоны. Он с молодых лет почувствовал склонность к монашеской жизни. Такой человек, как Гильдебранд, способен был приступить к тяжкому делу с геройской отвагой. Он застал духовное и светское общество в полном падении, но оставил преобразованное духовенство, а с ним примеры нравственной крепости и живительной веры в добро для тех, кто стал бы искать новой жизни. Образец стойкости и удивительной энергии, он показал, какими силами оживляется дух человека, если он борется за идею. Григорий в беспощадной борьбе опирался на одну силу нравственного убеждения, всегда неподкупную. Каковы бы ни были его цели, какими бы средствами он ни достигал их, он заботился не о своих интересах.

В то время только одно безусловно христианское начало могло властвовать над обществом; лишь этот принцип мог быть руководителем. Он был уже не на месте, уже ненормален, например, в конце XIII в., когда развились другие институты, когда благотворные силы, силы порядка и мира заключались в коммунах, в королевской власти, в началах классического права, в преобладании экономических мотивов, наконец, в той образованности, которая уже стала заявлять себя замечательными памятниками. Обо всем этом не имеет понятия обширный период времени с IX по XI столетия, эти так называемые темные века. Этим периодом должен был заправлять другой принцип, который между прочим осуществлялся в стремлениях папской диктатуры, — такого рода власти, которая, может быть, только тогда и была необходима. Грабеж, варварство, разврат, вся грязь эпохи только и могла сдерживаться началом авторитета, опиравшегося на евангельские заветы, против которых разлагавшаяся жизнь не могла выставить каких-либо других благотворных истин. Представлялись эти начала церковью, а так как в то время безначалия церковь необходимо требовала иерархии и верховенства, то выражать собою и проводить в жизнь эти правила должен был Рим; в этом историческая миссия пап. Но в том и было зло, что этому Риму никто не мог доверять, что Рим-то и был самым гнилым наростом, что в нем-то, как в зеркале, самым реальным образом отражались ужаснейшие сцены, когда-либо виденные людьми. Некоторые из пап были чудовищами в своем роде; об этих папах лучшие памятники эпохи приводят подлинные документы[175].

При таких условиях, как ни дурно было светское общество, оно стояло выше иных пап. Между тем владычествовать предстояло все-таки Риму, которому надлежало завоевать нравственное право на такое владычество. Человек, который будет в состоянии это сделать, заслужит исторической памяти. В этом-то и значение, и мировое место Григория VII. Гениальный первосвященник не ограничился удовлетворением только целей своего призвания; он направляет судьбы римской церкви в будущем; он собственно и есть творец этого величавого здания, именуемого католицизмом.

Его характеристика. Его жизнь и характер подверглись и подвергаются самым прихотливым и противоречивым суждениям; это общая участь великих людей. Современники, оставившие нам описание борьбы Григория VII и Генриха IV, держатся более стороны императорской. С первого взгляда это странно. Известно, что теологическое направление двигало литературу; ею занимались лица духовные, почти исключительно обладавшие грамотностью, а между тем в них-то дело Гильдебранда, дело церкви не находит сочувствия. Разгадка в том, что не было у тогдашнего западного духовенства ничего общего с церковью, что Григорию всю жизнь довелось бороться с духовенством, в лагере которого он не имел верных поборников. Он был аскет, жизнь не дала ему ничего радостного, кроме веры в правоту своего дела, а может быть, даже поколебала в нем убеждение в торжестве истины. Его образ представляется истории всегда страдальческим, каким был он в последние годы, а между тем натура его была из тех, страстность которых не может удовлетворяться долей успеха, требуя непременно всецелого торжества. Ему видно было только, как жизнь общества летела в вакхических порывах, как все опасались с исходом XI столетия конца мира, как все, не оглядываясь, спешили полностью насладиться жизнью[176].

Несомненно, что Гильдебранд был врагом государственного идеала; что он хотел создать великую теократическую монархию, достигнуть которой его преемники могли только в форме верховного надзора над отдельными европейскими государствами. Но, хотя бы это было справедливо, то не в том заслуга Григория; в этом смысле его планы витали в области величавых утопий, хотя редко кто являлся на историческую арену с такими грандиозными замыслами, редко кто был способен к осуществлению самых смелых мечтаний. Аскет в римском монастыре, ученый среди клюнийских иноков, дипломат среди германских епископов и придворных императора, он принес с собой в совет римской курии тонкий государственный ум итальянца с холодной расчетливостью и упорной стойкостью северного человека. Как архидиакон, он задолго до своего избрания двигал важнейшими политическими событиями времени, заправляя папскими делами. Его способности, удивительно разнообразные, давали ему возможность пользоваться всеми средствами; вот почему он был в одно время и дипломатом,