Он поспешил вниз, мимо взмокшего клоуна, на улицу. На самом деле это не имело значения. Воспоминание прорвалось сквозь его бессонницу. Во второй раз за день он понял, почему что-то показалось ему знакомым, но на этот раз более тревожным. Десятилетия назад ему самому снился тот город на картине.

II

Ингельс выключил телевизор. Когда точка света исчезла во тьме, в его голове возник образ сияния, улетающего в космос. Затем он увидел, что сияние исчезло не в темноте, а в отражении Хилари, которая наклонилась вперед из плетёного кресла-качалки рядом с ним, собираясь о чём-то заговорить.

— Дай мне пятнадцать минут, — сказал он, делая заметки для своей статьи.

В телевизионной программе показывали возмущения, вызванные блуждающей планетой на орбитах Плутона, Нептуна и Урана, и закончили указанием на то, что планета теперь отклоняется от Солнечной системы; её влияние на орбиту Земли будет незначительным. Фотографии с космического зонда обещали показать общественности в течение нескольких дней. Несмотря на свою холодную научную ясность (писал Ингельс) и, возможно, не намереваясь этого делать, программа сумела передать ощущения предчувствия, вторжения и вмешательства в движение привычного для нас неба.

— Мне они ничего не передали, — сказала Хилари, заглядывая через плечо Ингельса в его записи.

— Это печально, — ответил он. — Я собирался рассказать тебе о своих снах.

— Не надо, если я их тоже не понимаю. Разве мне нельзя критиковать тебя сейчас?

— Прости. Давайте начнём сначала. Просто позвольте мне рассказать несколько вещей, что произошли со мной. Я думал о них весь день. Некоторые из них даже тебе придётся признать странными. Выпьем кофе, и я расскажу тебе о них.

Когда Хилари принесла кофе, Ингельс подождал, пока она не подалась вперёд, готовая погрузиться в свои мысли; длинные мягкие, чёрные пряди волос коснулись её подбородка.

— В детстве я видел много снов, — начал Ингельс. — Это не обычные детские сны, если таковые существуют как отдельный вид. Я запомнил один сон, об огромных облаках материи, плавающих в космическом пространстве и очень медленно формирующихся во что-то. Я имею в виду очень медленно… Я проснулся задолго до того, как они достигли своей цели, но во сне я знал, что у этого существа будет лицо, и мне очень хотелось проснуться. Затем был ещё один сон, где меня несли через какую-то сеть из света, всё дальше и дальше через перекрёстки. И это, казалось, длилось много дней, пока я не оказался на краю этой гигантской паутины из световых дорожек. И я боролся за то, чтобы остановить своё движение, потому что знал, что за светом скрывалось что-то старое, тёмное и бесформенное, что-то высохшее и злое, но я не мог выяснить, что. Я слышал, что оно шуршит, как старый сушёный паук. Знаешь, как я понял, что это была за паутина? Она оказалась моим мозгом, я гнался вдоль своей нервной системы к мозгу. Ладно, оставим это для психологов. Но в этих снах случались странные вещи — я имею в виду, помимо всего этого. Они всегда начинались одинаково и всегда примерно в одно и то же время месяца.

— В ночь полнолуния? — спросила Хилари, прихлёбывая кофе.

— Как ни странно, да. Не волнуйся, я не вырастил полуночную тень или что-то в этом роде. Но некоторые люди чувствительны к полнолуниям, это достаточно хорошо задокументировано. И я всегда начинал с того, что видел во сне полную луну над водой, далеко посреди океана. Я мог видеть отражение, лежащее на воде, и через некоторое время я всегда приходил к выводу, что это вовсе не луна, а огромное бледное лицо, выглядывающее из-за океана, и меня охватывала паника. Затем я терял способность двигаться и знал, что полная луна вытягивает что-то из глубин океана, пробуждая его. Я чувствовал, как во мне нарастает паника, и когда она достигала предела, — я оказывался в следующем сне. Так происходило каждый раз.

— А твои родители не знали? Разве они не пытались выяснить, что случилось?

— Не понимаю, что ты имеешь в виду под случившимся. Но да, в конце концов, они узнали, когда я им рассказал. Это было после того, как мне пришло в голову, что мой отец мог бы объяснить мои сны. Мне тогда было одиннадцать, и у меня иногда возникали странные ощущения, вспышки интуиции, предчувствия и так далее, а иногда я обнаруживал, что и отец чувствует то же самое.

— Я знаю всё о чувствах твоего отца, — сказала Хилари. — Больше, чем он знает о моих.

Вскоре после того, как они встретились, Ингельс отвёл её к своим родителям. Она чувствовала, что его отец был слишком чопорно вежлив с ней, и когда она перекрестно допрашивала Ингельса, он, в конце концов, признал, что его отец чувствовал, что она не подходит ему, не сочувствует ему.

— Ты хотела, чтобы я поведал тебе о своих снах, — продолжил он. — Я рассказал отцу о "морском сне" и понял, что он чего-то недоговаривает. Моя мать заставила его рассказать мне. Её отношение ко всему этому было таким же, как и у тебя, но она сказала моему отцу, чтобы он покончил с этим, он должен будет когда-нибудь всё рассказать мне. Поэтому он объяснил, что иногда он видел те же сны, что и его собственный отец, не зная почему. В детстве ему приснилось несколько таких же снов, что и мне, это продолжалось до одной ночи в середине двадцатых, кажется, он говорил о начале 1925 года. Потом ему приснился город, поднявшийся из моря. После этого он больше никогда не видел снов. Что ж, может быть, услышав это, я почувствовал облегчение, потому что в следующий раз мне тоже приснился город.

— Тебе снился город, — сказала Хилари.

— Тот самый. Я рассказал отцу об этом сне на следующее утро, подробности, о которых он мне не говорил, были одинаковыми в обоих наших снах. Я смотрел на океан, на то же место, что и всегда. Не спрашивай меня, откуда я знаю, что оно всегда одно и то же. Я знал. Некоторое время я наблюдал за отражением Луны на воде, потом увидел, что она дрожит. В следующее мгновение из океана поднялся остров с шумом, как у водопада, даже громче, громче всего, что я когда-либо слышал во время бодрствования; я действительно чувствовал боль в ушах. На острове находился город из огромных, зеленоватых блоков, покрытых водорослями, и вода стекала с них. А грязь кипела от выброшенных на берег существ, что задыхались и