К счастью, оно его позабавило. Он рассмеялся.

— Сколько она стоит? — спросил он.

— Тысячу двести фунтов.

— А сколько вы уже собрали?

— Двести.

— Хорошо, — сказал майор Домо, — приезжайте ко мне сегодня, и я покрою разницу.

Сказать, что я онемел, — значит ничего не сказать. Называя телефонистке очередной номер, я надеялся получить фунтов двадцать пять, от силы пятьдесят. О ста я даже и не мечтал. И вот майор Домо подносит мне детеныша гориллы, так сказать, на блюдечке. Я промямлил слова благодарности, бросил трубку и побежал рассказывать всем, что у нас будет детеныш гориллы.

Настал великий день, я вылетел в Лондон за обезьяной. Теперь бы только не оказалось, что это шимпанзе! Торговец встретил меня в аэропорту и проводил в помещение, оборудованное Обществом защиты животных. Он отворил дверь, и я увидел… двух детенышей шимпанзе. Они сидели на столе и задумчиво ели бананы. У меня сердце оборвалось. Я живо представил себе, как возвращаюсь на Джерси несолоно хлебавши. Но торговец проследовал к клетке в углу, открыл ее, и в мою жизнь вошел Н’Понго.

Он был ростом около восемнадцати дюймов, на редкость красивый и складный. Проковыляв через всю комнату ко мне, Н’Понго поднял руки — возьми, мол, меня. Я удивился его весу, и ведь все это были кости и мышцы, ни капли лишнего жира. Тело покрывала густая и мягкая шерсть светло-шоколадного цвета; кожа рук, ног и лица была нежная и блестела, как искусственная. Небольшие, глубоко посаженные глаза сверкали, будто угольки. Лежа на моих руках, он немигающим взглядом внимательно осмотрел меня, потом пухлым указательным пальцем осторожно потрогал мою бороду. Я пощекотал ему ребра, и он весь задергался, хрипло хихикая и сияя довольными глазами.

Я посадил Н’Понго на стол и угостил бананом. Он принял угощение, тихонько ворча по-медвежьи от удовольствия, и стал аккуратно есть, не то что шимпанзе, которые любят набивать полный рот. Потом я выписал чек, мы затолкали сердито ворчащего Н’Понго обратно в ящик и поспешили на самолет, идущий на Джерси.

В Джерсийском аэропорту я извлек Н’Понго из его ящика, и мы поехали на машине в зоопарк. Н’Понго сидел у меня на коленях и с большим интересом рассматривал пасущихся коров, поворачиваясь иногда, чтобы заглянуть мне в лицо. Когда мы приехали, я отнес его в наш дом, потому что клетка для него была еще не совсем готова. Пусть денек-другой поживет у нас в гостиной. Его важные, учтивые манеры и грустная физиономия тотчас завоевали мамино сердце. Да и Джеки не устояла. И вот Н’Понго предается уже неге на диване, а они потчуют его всякими лакомствами. Один за другим все служащие зоопарка поднимались на второй этаж засвидетельствовать ему свое почтение, словно Н’Понго был какой-нибудь чернокожий владыка. Я слишком хорошо помнил дни, когда у меня в доме гостил шимпанзе Чемли, и по опыту знал, на что способна человекообразная обезьяна. В рекордно короткий срок она может превратить самую образцовую квартиру в нечто совершенно невообразимое. Поэтому я следил за Н’Понго, как коршун. Когда ему наскучило лежать на диване, он решил обойти гостиную и хорошенько рассмотреть все интересное. Шел не спеша, словно профессор по музею. То остановится перед картиной, то погладит какое-нибудь украшение — бережно так, осторожно, чтобы не повредить. Чемли приучил меня совсем к другому, и я был просто покорен отличным поведением Н’Понго. Глядя на него, можно было подумать, что он с детства рос в доме. Если не считать небольшого конфуза, когда Н’Понго пустил лужу на пол (откуда же ему знать, что в лучших домах так не делают), он вел себя образцово. И когда мы уложили его спать, мама всячески стала уговаривать меня, чтобы я оставил его в доме. Но я твердо запомнил урок, преподанный мне Чемли, и был непоколебим.

Конечно, пребывание Н’Понго в гостиной не прошло для нее совсем бесследно, и это вполне понятно. При всей его воспитанности он все же был детенышем гориллы, от которого нельзя требовать, чтобы, попав в дом, он автоматически превратился в цивилизованное существо. И когда Н’Понго покинул гостиную, следов там осталось немало. Одна из стен была украшена чем-то вроде карты Японии, нарисованной пристрастившимся к бутылке мореплавателем эпохи великих открытий. Карта была сочного красного цвета. Это мне пришла в голову мысль предложить Н'Понго консервированную малину! Она ему очень понравилась. Обрадованный таким дополнением к своему столу, он и начертил карту Японии. А солома? После керосина я не знаю вещества, которое обладало бы такой способностью проникать, словно какой-нибудь ползучий паразит, во все углы и закоулки. Вот уже несколько месяцев, как Н’Понго у нас не живет, а мы все еще извиняемся перед гостями за вид нашего пола. Сколько бы его ни чистили пылесосом, все равно гостиная похожа на средневековый кабак. И дверная ручка как-то грустно поникла после того, как Н’Понго, отобедав, захотел следом за мной выйти из комнаты. Он подметил, что ручка каким-то волшебством отворяет и затворяет дверь, но не знал точно, как ею манипулировать, и попросту надавил вниз что было мочи. Тщетно пытаясь выправить ручку, я размышлял о том, что Н’Понго теперь всего два года и сила его будет прибывать вместе с ростом.

Особенно было интересно наблюдать, как Н’Понго ведет себя в той или иной ситуации. Скажем, если детеныша шимпанзе приучить к постоянным прогулкам, он будет неистовствовать, когда его водворяют обратно в клетку, и бесноваться, словно речистая героиня греческой трагедии, — рвать на себе волосы, кататься по полу, истошно вопить и колотить ногами по всем деревянным предметам. Н’Понго был совсем другого нрава. Конечно, заточение ему было не по душе, но он мирился с неизбежностью. Когда приходила пора возвращаться в клетку, он изо всех сил старался заставить вас не делать этого, но, убедившись, что спасения нет, с достоинством покорялся. Разве что тихо, жалобно взвизгнет разок-другой, провожая вас взглядом. Шимпанзе такого же возраста, выросший в таких же условиях, закатил бы бешеную истерику. Располагающая внешность и кроткий нрав, хорошие манеры и отлично развитое чувство юмора очень скоро сделали Н’Понго общим любимцем. Каждый погожий вечер