Вильгельма, что его империя подверглась нападению, было таким же острым, как и ощущение любого средневекового имперского богослова, когда он обдумывал вызов, брошенный его империи Византией на Востоке и мелкими царьками на Западе.

Спустя две недели император прощался с первым пехотным гвардейским полком, который покидал Берлин, чтобы вступить в бой. Он вынул свою саблю из ножен и взмахнул ею над головой: «Наша древняя слава взывает к немецкому народу и его мечу. И весь немецкий народ до последнего мужчины взялся за оружие. И поэтому я тоже достаю из ножен саблю, которая с Божьей помощью столь много десятилетий оставалась в своих ножнах».

Миллионы немцев сражались в Великой войне, поступив на военную службу от своих «племен» под командованием своих «князей», «как в Средние века».

Две мировых войны и технологическая и промышленная революция ускорили развитие, которое началось с ликвидации Наполеоном Священной Римской империи. Намеренно вырванное с корнем красочное разнообразие жизни в Европе постепенно поблекло. Сильное стремление сделать страны, политические институты и людей единообразными, конформистами, стремление, столь успешно продвигаемое Ришелье, Мазарини, Людовиком IV и Великой революцией, в XIX в. также оказало свое влияние на немецкое ядро старой Европы. Англичане и континентальные европейцы содействовали продвижению этого процесса, посредством которого Европа развила свой технический, экономический и военный потенциал и создала для себя новые и свободно расширяющиеся рынки труда, сферы влияния и театры военных действий. В результате многое в Европе было утрачено: индивидуальность стала редкостью, почти исчезла. Взгляните на сто лиц времен Священной Римской империи, например лиц мужчин и женщин, которые часто бывали в Бухенвальде Гёте под Веймаром, а потом - на десять тысяч лиц, похожих одно на другое, в концлагере Бухенвальд - том же самом Бухенвальде, - и регресс очевиден. В течение одного-единственного века миллионы подданных, «граждан», которые платят налоги государству и становятся его пушечным мясом, утратили свою былую индивидуальность.

Священная Римская империя содержала в себе во многих отчизнах и родинах все большие и маленькие княжества и владения, которые она приютила под своей крышей. Гёте всю свою жизнь оставался жителем Франкфурта, Шиллер - швабцем в ссылке, отчизной Бетховена был Бонн, а Максимилиан Франц, последний электор Кёльна, - его электором. Самый младший сын Марии Терезии Максимилиан Франц здесь может послужить образцом для всех разнообразных типов германских князей, которые все еще продолжали сражаться даже в последние десятилетия существования империи. Некоторым из его предшественников в «священном городе Кёльне» империя не дала ничего больше, чем личные притязания на достоинство, значимость и богатство. В 1706 г. электор Иосиф Клеменс заявил свои притязания как архиканцлера Священной Римской империи в Италии (Archicancellarius Imperii per Italiam когда-то фигурировал среди титулов архиепископа Кёльнского) на ношение кардинальской сутаны и осуществление всех прав члена священной коллегии, помимо избрания папы римского. По его словам, это была «его привилегия», которую он намеревался возродить. Целью Максимилиана Франца было реформировать Кёльн и служить империи. Он принадлежал к младшему поколению немецких князей, которые выполняли плодотворную работу реформаторов и просветителей в самые последние годы истории империи: они строили школы и университеты, основывали лаборатории для медицинских и научных исследований, поощряли промышленность, сельское хозяйство и ремесла.

«У меня нет ни племянников, ни семьи, которым я должен помогать, ни любовниц или незаконнорожденных детей, чтобы вить для них гнездышко». Электор Максимилиан Франц разгуливал по Бонну без какой-либо свиты, одетый в потертое серое пальто. Он сократил обслуживающий персонал двора и имел простые, непринужденные отношения с городскими жителями. Георг Форстер, который был защитником Французской революции, упоминает, что в 1790 г. он видел, как электор помогал бедной женщине с тяжелой корзиной, что было, по его словам, доказательством подлинной гуманности этого человека. Электор Кёльна в полной мере обладал той «приветливостью», которая так поражала людей сначала в Рудольфе Габсбурге, в Максимилиане I и других членах эрцгерцогского дома.

«Это будет делом всей моей жизни, - пишет Максимилиан Франц в личном письме, - защищать слабых и угнетенных, и в этом я буду руководствоваться исключительно справедливостью, а не моей личной выгодой». Он провел глубокие реформы в начальном образовании и подготовке школьных учителей; в 1786 г. он основал в Бонне университет. Его политическая вера проявляется в следующем заявлении: «Я буду стараться соблюдать конституцию нашей Германской империи, от которой зависит благосостояние столь многих людей, не ожидая никаких выгод, которые могут предложить мне люди, и я всегда буду говорить на языке правды и справедливости, оставив другим язык политики». Максимилиан Франц был патриотом империи с ясным пониманием того, как обстояли дела на тот момент. И хотя он сильно оплакивал свою сестру Марию Антуанетту, он отказался рассматривать вариант вооруженного нападения на охваченную революцией Францию и выступил против любой интервенции.

Максимилиану Францу не были нужны французские эмигранты, которые были так заняты организацией контрреволюции на немецкой земле, и до самой своей смерти он яростно обличал их как безнравственных разжигателей войны, «эмигрантский сброд»; особенно гнусным он считал то, что - благодаря главным образом своим церковным связям - они использовали Германию как площадку (чем они занимаются и по сей день), чтобы осуждать Французскую революцию и зарождающуюся новую эпоху как антихристианскую и «сатанинское наступление» демократии. Максимилиан Франц отказался впустить их на свои земли. Он считал, что беглые аристократы виновны, с какой стороны на это ни смотреть: «Они либо вызвали революцию своим необузданным, корыстным и коварным поведением, либо из-за своей трусости, противоречившей их долгу, позволили революции одержать верх, сбежав за границу, чтобы выставить там себя врагами своего отечества и хвастаться этим, в то время как они должны были остаться и потратить свое имущество и отдать свою кровь ради сохранения стабильности и порядка».

Максимилиан Франц намеренно взялся за посредничество между Веной и имперскими князьями. В первые дни войны он продолжал работать над своими планами реформ дворов трех церковных электоров и предостерегал от любого вовлечения империи в войну с Французской революцией. Если война должна быть, полагал он, императору следует передать квазидиктаторские полномочия на время ее продолжения. В последний раз он покинул Бонн 3 октября 1797 г. -за несколько дней до того, как в город вошли французы. Впоследствии он с горькой иронией заметил в разговоре с австрийским послом, что дело зашло так далеко, что ему, несомненно, ничего не остается, кроме как надеть красный колпак и стать якобинцем. Самым большим оставшимся у него желанием было совершить турне по Америке. В апреле 1800 г. он перенес свою резиденцию в Вену, где и умер