маленьким домашним храмом. Помещение было не таким уж маленьким, но свободного места в нём почти не осталось. Комната вся была заставлена статуэтками хеттских богов и богинь. А перед изображениями главных богов — Бога Грозы и Богини Солнца были устроены маленькие жертвенники, на которых курились драгоценные благовония из далёких стран.

Компанию Аллавани составила дальняя родственница. Вообще-то, она приходилась роднёй Хастияру. В прежние годы занимала высокую жреческую должность в столичном храме богини Шаушки. А после того, как состарилась, ушла на покой и доживала век в доме внучатого племянника. Сейчас все называли её просто бабушкой, хоть в своё время она и носила грозный титул жрицы Шаушки, божественной защитницы великого города.

Аллавани уговорила бабушку погадать. Хоть старушка частенько забывала, что случилось вчерашним днём, но прошлое помнила прекрасно. Особенно обряды, молитвы и способы гадания, угодные богам.

Так что с вечера они заперлись в домашнем храме и раз за разом вопрошали богов о судьбе. Вокруг громоздились гадательные принадлежности, таблички, исписанные просьбами к богам, кувшины и миски с водой из священных источников. Гадали женщины старательно, не упускали ни одного божества, к которому можно было обратиться с просьбой.

От усердного гадания у Аллавани уже глаза слипались, но она изо всех сил пыталась не отстать от бывшей жрицы. Старушка постоянно вспоминала новые молитвы и способы гадания, и предлагала Аллавани попробовать то один, то другой.

— А ещё можно гадать на чёрной и белой шерсти, — сказала старушка.

— Нет, бабушка, на чёрной и белой шерсти мы уже гадали, — Аллавани устало откинулась на спинку кресла. Сегодня она узнала множество способов, как узнать волю богов. Но ни один не дал чёткого ответа, никто из тысячи богов не сказал, когда же вернётся её муж и их жизнь наладится.

— Значит, надо ещё раз попробовать. Ты же хочешь узнать, когда гонец от Хастияра приедет. Вот давай и спросим — как дела у Анцили, когда же он вернётся?

— Так на Анцили мы и гадаем. Спрашиваем, спрашиваем богов, да только каждый раз разное выходит. То получается, что он много денег отдаст, то получается, что много денег получит. То ждёт его опасность от воды, то опасность от стрелы. И всё время выходит ему дальняя дорога, и почему-то по кругу.

— Верно, — согласилась бывшая жрица, — кто ж его разберёт, чего боги сказать нам хотят. Странное всё это. Может, хочешь, чтобы я на Хастияра погадала? Что он сейчас делает?

— Нет, на мужа боязно гадать, — вздохнула Аллавани, — беспокоюсь я за него, может ничего не выйти.

— Ну, тогда есть ещё один способ. Давай, на тебя погадаем! Что тебя в будущем ждёт. Вот для такого чёрная и белая шерсть и нужна. Поджечь их надо, и глядеть, которая горит и какой дым идёт. Белая шерсть — это счастье, чёрная, это несчастье. Согласна?

Аллавани глубоко вздохнула, и будто в холодную воду с обрыва бросилась.

— Давай!

Чёрная и белая шерсть, два клубка, что означали счастье и несчастье, везение и неудачу, а порой и жизнь и смерть, расположились на столе. Аллавани шептала молитву, повторяя слова за престарелой жрицей. Она поднесла светильник со священным маслом поближе к гадательной шерсти, да не удержала его. Горящее масло перелилось через край, растеклось по столу. Оно пролилось на шерсть, отчего она загорелась, вся и сразу. Огонь быстро побежал по столу, на пол потекло шипящее масло.

Обе женщины разом кинулись его тушить. Кувшины со священной водой быстро опустели. Вода из серебряных кувшинов, которую набирали в храмах и хранили после великих праздников, заливала огонь.

На счастье, его удалось потушить. Дым от сгоревшей шерсти заполнил домашний храм. Аллавани бросилась открывать ставни.

Снаружи потянуло прохладой, забрезжил рассвет. Аллавани без сил опустилась в кресло. Ночь прошла, а она этого так и не заметила. Её усердие в поисках божественной воли едва не закончились пожаром. Но что же это значило, о чём говорила неудача в гадании? Кто знает.

— Да, я же совсем забыла тебе сказать! Нельзя же так часто гадать! Богам это может не понравиться! Они не любят, когда так судьбу спрашиваешь! Могут теперь такое показать, никто не разберёт!

— Где же ты раньше была, бабушка! Надо было сразу сказать! — рассердилась Аллавани, да вовремя спохватилась. Какой спрос со старой женщины, которая частенько забывала, кто из родни ныне живёт, а кто умер.

Похоже, ей не стоит надеяться, что боги дадут ответ. Придётся покорно ждать, что приготовила ей судьба.

Ожидание длилось недолго. Едва лишь новый день вступил в свои права, и Аллавани вместе с дочерьми села завтракать, вошёл слуга-привратник и доложил, что прибыл Нарикаили.

Аллавани аж подпрыгнула.

— Нарикаили?! Он с письмами?

Вот радость-то! Услышали боги, наконец, смилостивились. Наконец-то, наконец-то новости. Пусть не от мужа, но всё равно сегодня нужно будет щедро отблагодарить богов. Если, конечно, вести добрые. Но разве могут они не быть добрыми после того, как она столько мучилась в одиночестве?

Нарикаили был ей хорошо знаком. Это доверенный человек Пентесариса, её любимого дядюшки, отца Пудухепы.

— Чего же ты ждёшь? Надо было сразу его впустить и привести прямо сюда.

— Но ты же за трапезой, госпожа.

— Это пустое! Письмо важнее! Веди, скорее его сюда!

— Он не один, госпожа. С ним какая-то женщина.

— Женщина?

— Да, госпожа. Женщина с ребёнком.

Несколькими месяцами ранее, начало весны. Алаши[155]

Амфитея проснулась. Вот и утро. Дом пробуждался. В нём слышались женские голоса, звенели колокольчиками детские. Новый день — новые заботы семейству Эсима.

Так не хочется вставать. Хоть бы ещё немного, хоть капельку побыть там, во сне, в забвении.

С каждым днём светало всё раньше и раньше. Весна вступала в свои права.

Сон совсем прошёл, но Амфитея, не открывая глаза лежала, не спешила подниматься. Она прислушалась к голосам, доносившимся снаружи. Говорили на родном языке, с выговором истинных критян. Каждый раз по утрам Амфитея представляла, что находится сейчас на Крите, в доме отца и матери. Что она ещё маленькая девочка, которая не знает ни забот, ни горя.

Горе...

Горе не избыть. Почему-то боги, знать бы, кто из них, вытравили из её памяти танец на зыбкой границе двух миров. Даже трёх, ибо она едва не провалилась в ту бездну, из которой и морским обитателям не выбраться.

Она помнила, как бежала к обрыву, помнила, как последний раз взглянула на Автолика.