Басилей Саламина был на десять лет старше и считал себя куда опытней Безгубого, но к стыду своему не увидел того, что приметил юнец. А тот заводил этот разговор уже в третий раз и обязательно с вот этим вот «знаешь, почему»?

Зараза.

Шардана Ахилла не поддержали, это хорошо. Именно они в прошлом штурме понесли самые большие потери, потому и стоят теперь за Теламона.

«Подождём. Скоро сами передохнут».

Тарвейя заявил, что только в крепостях мицрим устроены такие склады, что можно больше трёх месяцев в осаде просидеть. Говорят, на юге так, и на востоке, где у них Стена Болот.

Вроде у «пурпурных» тоже. В Цоре. Но Град-на-острове могуч и поистине неприступен, а Троя всё же поменьше. И, самое главное — город не самый большой в подлунном мире, а народу там очень много. Он, Тарвейя, постарался, чтобы так получилось.

Должны уже начать голодать.

Но тут покоя не даёт Безгубый со своим «знаешь, почему».

Почему?

При третьем штурме им удалось продвинуться дальше всего. И народу больше на стены смогло влезть, чем при первых двух. И сеча вышла самая кровавая.

Почему так? Урод Безгубый заявил, что троянцы стреляли реже, старались подпустить поближе. А значит берегут стрелы. Мало у них стрел осталось.

Теламон со скрипом зубовным вынужденно признал, что Ахилл говорил дело. Но снова лезть на стену ему уже не хотелось. При дележе награбленного в Лирнессе он прибрал к рукам роскошный шлем и распихал по мешкам столько всякого добра, от дорогих тряпок до и вовсе бесценных кетейских кинжалов «чёрной бронзы», что искренне полагал дело сделанным.

Многие его поддержали. Даже нашлись умники, которые ещё при дворе ванакта слышали речи Меланпода и теперь кивали на них — дескать, ну и плевать, что стены Трои не взяли. Всё равно троянцам кранты, округу так обобрали, что не поднимутся более. Не соперник теперь Троя Микенам в Месогийском море. Разве не это целью похода называл Меланпод?

Тот от таких речей совсем потемнел лицом и прямо взбесился. Принялся подначивать тех, кто ещё не чувствовал себя удовлетворённым добычей.

Обе стороны послали посольство к Гераклу. Дабы рассудил. Обе стороны одарили Иолая, дабы придать вес своим доводам.

Иолай вошёл к дяде и доложил.

Палемон пил золотистое вино с островов из сидонской чаши синего стекла, взятой в крепости Тенна. Выслушав племянника, дал ответ:

— Как обычно, Иолай.

Племянник усмехнулся и вышел из шатра.

— Лавагет говорит всем — идите к воронам.

— Да чтоб его! — в сердцах воскликнул Теламон и тут же спохватился, — ну, то есть я со всем уважением.

Противная сторона в кои-то веки согласилась с саламинским басилеем.

Теламон и рад бы единолично командовать. При штурмах ему все, даже шардана подчинялись, понимая важность единоначалия. Да тут сейчас не штурм.

Ситуация усугублялась тревожными подсчётами жратвы. Многотысячное войско поначалу ни в чём себе не отказывало, а теперь ко многим пришло понимание, что это они явно погорячились.

Докуда глаз хватало простирались поля неубранной пшеницы. Не все даже вытоптаны. Не все сады ещё порублены на дрова. Но кто всё это сожнёт? Богоравные?

Всё же пришлось кое-кого нагнуть. Не голодать же. Пленников нахватали мало, но всех заставили работать.

Вернее, почти всех. Некоторых молодых женщин на поля не погнали. Их иначе «употребляли».

Меланпод злился, прямо плевался, рычал, орал и, судя по всему, ругался последними словами. Как-то Тарвейя, язык его понимавший, не стерпел оскорблений, горячая кровь взыграла, меч покинул ножны в намерении поучить мицри подобающим речам. Но того заслонил молчаливый загорелый малый в парике. Змеиным извивом от укола ушел, да в ответ без замаха полоснул шардана «бычьей ляжкой».

Тут уже много мечей покинули ножны. Чуть троянцы от беды своей не избавились, но Меланпод и Теламон сумели и богоравных героев и шлемоблещущих варваров угомонить. Чудом каким-то. Ну и Геракл для разнообразия чего-то там рявкнул, так, что у всех уши заложило.

Потом долго судили да рядили, всё ли вышло по чести. Устроили Тарвейе пышное погребение. Куреты предложили отметить его по своему обычаю состязаниями. Как они говорили — Играми.

Отметили. Копья метали, боролись, бегали, в кулачных боях двоих вынесли вперёд ногами. Короче, всем понравилось. Договорились при случае повторить.

Сидение под стенами продолжилось. Меланпода это категорически не устраивало, и он попробовал сработать тоньше. Давно уже знал, что есть у него в ахейском войске союзник. Вот и начал с ним беседовать почаще.

Долго убеждать Ахилла не пришлось.

К этому «черноногому» Лигерон не знал, как относиться. То чувствовал презрение, ибо тот не обнажал меча и не мог именоваться героем, то испытывал уважение, поскольку Мелампод одним своим змеиным языком из тени шатра как-то умудрялся двигать воинства.

Выйдя из его шатра, Лигерон перекинулся парой слов с Эвдором и Фениксом и направился в свой. Обиталище юного головореза было вполне достойно называться именно шатром, а не палаткой, куда на карачках заползают и встать там нельзя. Лигерон на этой войне жил, как настоящий басилей. Почти три сотни мирмидонян поначалу ему подчинялось. Далеко не самый малый отряд в разношёрстном войске. Теперь их число, правда, значительно поубавилось.

Войдя в шатёр, он скинул китуну, поплескал на грудь воды из чана, смывая пот, почесал в паху, несколько раз провёл ладонью по своему внушительному даже в вялом виде хозяйству, приводя его в рабочее состояние. За этими приготовлениями отстранённо, безо всякого выражения следила обнажённая девушка, сидевшая в тёмном углу. Её глаза смотрели в одну точку. Они были мертвы, хотя грудь девушки изредка вздымалась. Она дышала. Живая мёртвая.

— Сюда ползи, — приказал Лигерон.

Она не сдвинулась с места.

— Сюда ползи, тварь псообразная, — повысил он голос, но как-то лениво, будто привычно.

Она подползла ближе, на свет. Стало видно, что на ней нет живого места, вся в синяках. Губы разбиты в кровь, причём давно и не раз. Не заживают.

— Как сегодня хочешь, Поликсена? — спросил Лигерон, — раком?

Она не ответила.

— Становись.

Она встала перед ним на четвереньки. Он о чём-то задумался, поглаживая напряжённый приап и вдруг спросил.

— Он носит на груди три золотые мухи?

Она не ответила.

— Говори! — он пнул её.

Она сжалась.

— Носит или нет?

— Кто? — еле слышно прошептала Палхивассена, дочь приама Алаксанду.

— Кто, мой грозный господин! — потребовал Ахилл, презрительно-горделивым тоном.

— Кто, мой грозный господин?

— Хранитель этот ваш.

Он говорил на ахейском, но она сразу