Олька, девушка Кафеля, нашла Дарью через несколько часов.

Самое странное было то, что никто не слышал, как она кричит. Никто не слышал криков о помощи. Прежде чем это случилось, к замку стекалось все больше людей, я бы видел их, цепочкой поднимающихся по склону, если бы с закрытыми глазами не изучал ротовую полость Каролины. Как рассказывал мне потом Трупак, Чокнутый в конце концов остановил концерт, выставил колонки наружу кабака и «17 секунд» сыграли еще один концерт, который длился достаточно долго; громкий, отчаянный и рычащий, он разносился надо всем городом, будто вечная гроза. К замку несколько раз приезжала полиция, пытались прервать концерт, который продолжался слишком уж долго, но их никто не впустил. Я об этом не знал. Обо всем мне рассказали, только позже. Со времени, когда я целовался в кустах с Каролиной Кудельской, я не возвращался на подворье замка в Зыборке пятнадцать лет. Оказался там только две-три недели назад, когда мы пошли на кофе с отцом и Гжесем.

– Может, тебе отсосать? – спросила она.

– Издеваешься? – чуть не подавился я.

– Я не шучу. Что, тебе такое никто не делал, а? – спросила. Была холодной и злой, словно вампирша, но была лучшей задницей отсюда и до вечности.

– Делал, – соврал я, потому что Дарья таким брезговала.

– Врешь, – почувствовала она.

Я чувствовал себя так, словно к моим ушам и затылку кто-то приставил раскаленный металл.

– Ну, самое время начать. Только пойдем куда-нибудь, где никого нет, – сказала она.

Поцеловала меня снова. Все еще оставалась холодна, как труп. Ничего не могло ее согреть. Взяла мою руку и положила себе на грудь. Я слишком хорошо чувствовал ее сквозь тонкий и жесткий материал. Была она поменьше и тверже, чем грудь Дарьи. Но это не значит, что была маленькой. У меня встал так, что сделалось больно.

– Эй! – услышал я. Оторвался от Каролины так резко, что у меня запекли губы. – Эй! – крикнула Аська снова. Стояла на дороге, руки на бедрах. Я не слишком хорошо видел выражение ее лица, замечал только ее печальную квадратную фигуру в отвратительном свитере, который, казалось, приклеился к ее телу навсегда. Вместе с ее горьким низким «эй» ко мне медленно возвращалось сознание. – Ты что, правда такое хуйло, Бледный? Правда?

Я встал с лавки.

– А кто ты вообще, сука, такая? – спросила Каролина. – Вали, на хрен, домой, молокососка, а то родители тебя, небось, по всему городу ищут.

Но Аська не двинулась с места. Стояла как вкопанная. Я хотел пойти в ее сторону, но Каролина схватила меня за руку и потянула вниз.

– Это не то, что ты подумала, – сказал я. Как последний кретин.

– Ты знаешь, что я сейчас сделаю, – заявила Аська. Я знал.

– Погоди, мы просто говорим, – я показал на Каролину, словно хотел ее представить.

– Ну, шлюха, давай, сделай это. Ну, сделай! – крикнула Аська.

– Уматывай отсюда на хрен, ты, сука толстая! – Каролина встала с лавки и бросила в ее сторону бутылкой от пива. Бутылка разбилась рядом с Аськой; та подпрыгнула от страха, но не убежала, продолжая стоять, как стояла.

– Проваливай, а то я тебе въебу! – снова крикнула Каролина.

– Проваливаю, – ответила она через некоторое время. – У тебя все равно уже нечем в меня бросать.

– Зато могу въебать, – Каролина шагнула в ее сторону. Но сразу остановилась.

– Я пошла к Дарье, – проинформировала Аська.

– Иди и передай ей привет за трах моего парня, – сказала Каролина.

Аська уже ничего не сказала, только пошла в сторону замкового подворья.

(Мне кажется, что Аська ненавидит меня по сей день. Кажется, теперь она в Шотландии, работает там санитаркой, у нее ребенок от рыжего мужика с непроизносимой фамилией, и мужик выглядит, как Халк. И я уверен, что когда она лежит вечером в постели, когда Халк и дети уже спят, она возвращается мыслями в прошлое, и тогда ненавидит меня так сильно, что вся ее жизнь обретает от этого смысл.)

Я хотел встать с лавки, но не мог. У меня кружилась голова. Все начинало болеть, во рту разливался неприятный металлический привкус. Кажется, я понимал, что делаю. Возвращался на землю. Одновременно тормозил так, что мне казалось, будто мое тело пищит.

– Ты куда-то идешь? – Каролина подошла ко мне. Была выше на несколько сантиметров. Может, из-за ботинок. Но сколько бы я ни сосредотачивался, не могу нынче вспомнить, какие тогда на ней были ботинки.

– Все равно оно уже вылезло наружу. Пусть идут себе посношаются, твоя девушка и мой бывший, сука, парень, – сказала она.

Поцеловала меня в шею. «Сейчас она выпьет мою кровь», – подумал, как помнится, я тогда. Оттолкнул ее. Это был рефлекс. На самом деле мне этого делать не хотелось.

– Что? – спросила она. Была по-настоящему удивлена.

– Я должен туда вернуться, – я махнул рукой. «Я должен туда вернуться и все объяснить, – подумал я. – Я должен туда вернуться, потому что должен попросить у Дарьи прощения. Дарья – добрая. Дарья мудрая. Дарья хочет добра. А я не заслуживаю ее, потому что я дурак. Потому что я должен знать свое место». На короткий миг Дарья сделалась отчетливой, явной и яркой, будто пожар.

– Ебанулся? – спросила Каролина. – К кому? К тому куску ветчины в свитере?

Я не знал, что ей ответить, потому просто еще раз махнул рукой.

– Эта твоя девка уже дрочит Ярецкому. Как раз лижет ему хер. Тебе бы она никогда такого не сделала, а ему – делает в сортире, я тебе гарантирую. Заглатывает хуй по самые яйца! – кричала она, звучало это визгливо и грязно, словно ржавым гвоздем по стеклу. – Сосет у него, сука, а у тебя была возможность, у тебя была охуительная возможность, но, видно, ты пидор, да? – чем больше она говорила, тем больше прояснялось у меня в голове, тем лучше я понимал, кто она такая на самом деле, хотя тогда я еще не понимал до конца, кто такие на самом деле люди.

– Слушай, Каролина… – начал я только затем, чтобы ее оборвать, потому что, конечно же, совершенно не знал, что ей сказать после «слушай, Каролина».

– Отвали, – ответила она и начала плакать.

Мне было ее жаль.

(Несмотря на все то, что случилось потом, порой я вспоминаю это вот, ночью, и меня колет в самый центр грудной клетки так, что иной раз приходится сесть и думать, что ведь скоро меня уже ждет черная вечность, что в этот короткий момент перерыва на рекламу, которую мы громко называем жизнью, ни у чего нет особого смысла, а я когда-то мог трахнуть Каролину Кудельскую, мог, но не сделал этого и на самом-то деле никогда не сумею ощутить силы этого отказа.)

– Отвали, пидор! Конская морда! Отвали! – орала она.

Кажется, я бежал так быстро, как никогда в жизни.

На дворе замка было множество людей, все совершенно пьяные. Выглядели так, словно кто-то сверху направлял на них свет огромного прожектора. Инструменты лежали на земле, перед входом в паб. Посредине двора лежал разбитый штатив от микрофона, как сломанная ветка, окруженный неровным кольцом окурков и битого стекла. Мне казалось, что сейчас кто-то возьмет штатив, склеит его скотчем и сделает из него виселицу.