Дарья говорила, что любит меня, но какое это имело значение? Даже если все и было так, со мной она оставалась исключительно потому, что не могла быть с Ярецким.

(Это все – эмоции и мысли, а потом они испаряются, бледнеют и исчезают навсегда.)

«Машина резко повернула, хоть были выключены фары», – пел Ярецкий, собственно, орал, голос его тонул в хрипе музыки и грохоте перкуссии, когда пел – раскачивался из стороны в сторону. «Никто из пассажиров не выжил в столкновении», – орал он, а люди впадали в безумие, принялись бросаться друг на друга и толкаться, бутылки и стаканы полетели в воздух, а меня вдруг достала эта песня, эта хуевая, что твой борщ, группа, которая вообще не умела играть, люди, которые не умели жить, и город, который не умел существовать. И девушка, которая была где-то в толпе, из-за которой у меня кипел мозг, за которую я непрерывно сражался сам с собой; девушка, о которой я даже не мог сказать, надоела она мне или нет и надоели ли мне собственные дурацкие мысли о ней.

Я просто хотел, чтобы все это закончилось. Радовался, что все это уже завершалось.

Я вышел наружу. Прежде чем я протолкался к выходу на подворье замка, группа сыграла еще две песни; одна, кажется, была кавер «Нирваны». На подворье осталось не так много людей, как раньше, все толклись внутри. Я сел на лавке. Хотелось пить. Хотелось пойти домой и никогда оттуда не выходить.

– Сука, он ведь даже петь не умеет, разве нет? – Каролина стояла одна. В тени. Пила пиво. Молча подала мне бутылку. Я отпил глоток. Мне и правда хотелось пить.

– Хуй ему в жопу, ебаному мудаку, – произнесла она все ругательства на одном дыхании. Сделала глоток пива и выплюнула половину на землю.

Я не мог сказать, печальная она или веселая, переживает ли из-за чего-то. (Сегодня я бы, пожалуй, сказал, что она была в отчаянии и закинутая трамиком.) Носила черную куртку, очень короткое платье, у нее были зачесанные наверх, свежепокрашенные, почти белые волосы. Ноги, самые невероятные ноги, какие я видел за всю свою тогдашнюю жизнь, были в черных порванных чулках. Она выглядела классно. И прекрасно это осознавала. Никакая другая девушка в Зыборке даже рядом не стояла. Даже пьяная и злая, она обладала тем, что можно назвать достоинством. По крайней мере, так мне казалось.

– Не знаю, – покачал я головой. Не хотел с ней соглашаться. Чувствовал, насколько это неправильно.

– Где твоя девушка? – спросила она.

Если бы кто год назад сказал мне, что Каролина сама со мной заговорит и спросит притом, где моя девушка, я бы попросил не насмехаться надо мной.

– Внутри, – сказал я.

Совершенно не знал, что ей ответить. Старался не смотреть на нее, потому что знал: она перехватит мой взгляд и тогда уже его не выпустит, превратит меня в куклу, в дебильную морду заснувшего в подъезде пьяницы, вглядывающегося в нее.

– Не хочешь со мной говорить, или что? – просила она. – Я могу и уйти.

– Нет, не уходи, – встал я.

– Или ждешь свою девушку, а? – она снова плюнула пивом. Плевалась, как парень.

– Нет, не жду.

– У нее хуевый вкус, у этой твоей девушки. Пойдем куда-нибудь?

Не знаю, подумал ли я об этом тогда или чуть позже: насколько это смешно, насколько просто изгнать мысль, что делаешь что-то плохое. Проще всего избавиться от угрызений совести. Перед лицом побед ты отщелкиваешь их, словно окурок. Конечно, в голове появляется некий голосок, писклявый и смешной голосок, который говорит: «Когда-нибудь ты об этом пожалеешь, Миколай». Ты отвечаешь ему: «Ну это же когда-то, сука. Когда-то – будет когда-то». Голос сразу замолкает.

Моя девушка была внутри, а я – снаружи с другой девушкой, о которой думал вот уже пару лет. Думал – это только часть правды. Постоянно держа в голове ее образ, я гонял лысого как охеревший, словно тренировался на мастера спорта по мастурбации. А теперь сидел рядом с ней. Мы пересекли внешнюю площадку и сошли вниз, в сторону парка. Люди вокруг не обращали на нас никакого внимания – хотя сейчас, когда я вспоминаю этот момент, думаю, что на самом деле внимание на нас обращали все. Концерт был слышен по всему городу. Мы не говорили слишком много. Она спросила, есть ли у меня сигареты. Были. Я дал их ей. С главной тропинки мы свернули направо и остановились возле лавки, недалеко от Психоза.

Я заметил Гизмо, как он идет быстрым и резким шагом в сторону замка. Каролина тоже его заметила.

– Вот ведь ебанутая история, – ткнула кончиком сигареты в то место, где Гизмо был еще секунду назад.

– Какая? – спросил я словно идиот.

– Господи, такая, что он подошел к твоей телке и сказал, что убьет ее, – сказала она. – Я бы на ее месте встала и разбила бутылку о его дурацкую голову или как-то так.

– Он просто наркоша.

– Хорошо, что он тогда ее не убил, – пожала она плечами.

Я посмотрел на нее. Мне тогда казалось, что она не могла происходить отсюда, что упала в город, как инопланетянка, что низкие, бракованные зыборские гены не сложились бы в такую ослепительную комбинацию глаз, носа, рта, ног, задницы и сисек.

– Я знаю обо всем. Он трахал не ее одну. Мы все в него влюблялись. А он всегда возвращался ко мне с поджатым хером, представляешь? – спросила она и поискала что-то в сумочке. – Нужно, сука, себя уважать.

– Наверное, – сказал я. В горле снова сделалось отвратительно сухо. Она повернулась ко мне и дотронулась до моей головы. Ее ладони были холодными. Я в жизни своей не чувствовал настолько холодных ладоней.

– А если я пыталась с ним об этом поговорить, он менял тему. И он торчит. Сука, он нон-стоп торчит, тупой нарик. Нахуй тебе тот, кто нон-стоп торчит от амфи? Или пусть даже и пьет? Такой вот хрен – просто сволочь.

– Мой отец пьет, – признался я.

– Херачит тебя? – спросила она.

– Нет.

– Это хорошо, – ответила она, подумав.

– Да, хорошо, – ответил я, на самом деле до конца не понимая, что я должен сказать. Я боялся отца, но медленно учился не думать о нем. Сейчас он был очень далеко. Вероятно, на диване перед телевизором, издавая звуки испорченного отбойного молотка.

Я уже перестал слышать концерт. Может потому, что слишком уж вслушивался в свое дыхание. Там, внутри, Дарья прыгала в потной толпе. «Прыгай, – подумалось мне. – Может, он заберет тебя на совместную учебу. Учебу стихов Джима Моррисона».

– Клевый ты парень, – сказала Каролина. – Миколай, верно?

– Да, Миколай, – ответил я, а она провела ладошкой по моим волосам – мне казалось, что ее ладонь из инея. Дала мне еще глоток пива, оно выдохлось и было теплым. «Я всегда о таком мечтал», – подумал я. В голове появилось крохотное пятнышко, искра. Я задавил ее двумя пальцами. Каролина поцеловала меня, втолкнула мне в рот язык, он был холодным и жестким, словно веревка, отдавал пивом и сигаретами, и чем-то еще, чего я не в силах был описать. «Сука, вот как оно выглядит, вот как оно есть», – промелькнуло у меня в голове. Дарья совершенно исчезла. Была только мысль, что, возможно, я не настолько уж и мудак, если Каролина Кудельская заталкивает свой язык мне в рот.