Я развернулся и выскочил вон с сигаретой в одной руке и бокалом в другой, выбежал во двор, где чуть было не швырнул бокал в стену, но опомнился, напился я не настолько, поэтому поставил бокал на трансформаторную коробку или что-то вроде того, на маленький шкафчик на стене, вышел на улицу и зашагал вниз, к зданию парламента, а оттуда вверх по холму, к нашему дому, где все крепко спали.

* * *

Спустя полгода жизни посреди Атлантики, на черном и почти голом острове, деревья под крылом самолета казались нереальными, а когда через несколько часов мы бродили по улицам Копенгагена, теплым и многолюдным, по пышным зеленым паркам и аллеям, это смахивало на рай, слишком красивый, чтобы быть настоящим, на мир, какого не бывает.

Я рассказал Ингве о странной истории с Эйнаром, Ингве покачал головой и ответил, что он хоть и видел Эйнара лишь мельком, тот ему не особенно понравился. Строго говоря, в том, что он прочитал мои рассказы, ничего страшного не было, и, уже выскочив во двор, я даже пожалел, что так обошелся с Эйнаром, – надо было, наверное, порасспросить его, выяснить, что он думает о рассказах. Но это не главное, главное в том, каким образом он добрался до них и почему он так сделал.

Кто копирует чужие личные файлы? И зачем он об этом сообщил?

Чего он вообще к нам прицепился?

Есть проблемы чисто географические, вот и эта тоже. Когда позже в тот же день мы через крутящиеся двери вышли из бергенского аэропорта и направились к остановке автобусов, в голове у меня уже не было ни Эйнара, ни Исландии. Конец мая в Бергене – это зеленые горные склоны, светлые вечера, веселые люди, жизнь во всем ее трепете. В такие вечера нельзя идти спать, нас тянуло на улицу, где воздух – теплый и прозрачный, где в кафе и ресторанах полно народа, а на едва потемневшем небе едва заметно мерцают звезды.

На другой вечер я постучался к Эспену. Я полгода его не видел, для меня это был долгий срок, ведь прежде мы общались чуть не каждый день. Я рассказал про Исландию, он рассказал, что происходило тут, он весь год изучал философию и писал.

– И как пишется? – спросил я.

– Закончил рукопись, – ответил он.

– Отлично! – обрадовался я. – Уже отправил?

Он кивнул:

– И ее приняли.

– Приняли? То есть тебя напечатают? – Почернев от зависти, я вымученно улыбнулся.

Эспен опять кивнул.

– Это же отлично! – воскликнул я.

Он улыбнулся и крутанул зажигалку на доске, которую использовал вместо стола.

– А какое издательство?

– «Октобер». И редактор мне достался очень хороший. Торлейв Грюэ.

– А название придумал?

– Думаю, «Медленный танец из горящего дома».

– Хорошо. Хорошее название. Когда выйдет. Осенью?

– Да, скорее всего. Там еще надо кое-что доделать.

– Да понятно, – сказал я.

На кухне зашипела кофеварка. Эспен встал, вышел и вернулся с двумя чашками дымящегося кофе.

– Ну, а сам-то, – начал он, – написал что-нибудь в Исландии?

– Чуть-чуть. Несколько рассказов. Не сказать чтоб особо удачных, но… По крайней мере, поработал.

– В «Виндюет» осенью будет номер для дебютантов, – сказал он, – я как узнал, сразу о тебе подумал. Может, отправишь туда? Я вот уже отправил.

– Хуже не будет, – согласился я, – лучше один отказ в руке, чем десять изданий в небе.

– Ха-ха.

Зависть грызла меня еще с час, и все это время я не желал ему добра, но потом она отступила, Эспен всегда занимал иное место, чем я, – еще когда я только с ним познакомился, он уже писал выдающиеся произведения; если кто-то из моих знакомых и заслуживает публикации, так это Эспен.

Ему двадцать один год, и его напечатают. Потрясающе. И ведь это он открыл для меня литературу. В нем напрочь отсутствует эгоизм, он ничего не приберегает для себя, не скрывает того, что пишет, не таит того, что открыл, Эспен не из таких, он всегда готов делиться, причем не для того, чтобы продемонстрировать щедрость, не для того, чтобы выставить себя в лучшем виде или сделать доброе дело, а оттого, что так устроен, он энтузиаст и готов делиться своим энтузиазмом со мной.

Так почему же не желать ему побыстрее издаться?

Я и желал ему этого от всего сердца. А если одновременно ощущал укол зависти, то оттого, что это отбрасывало тень на мою собственную жизнь.

– Какие планы на лето? – спросил он.

– Буду работать в Саннвикене. Еще, может, в Кристиансанн скатаюсь, навещу отца. Ну, и еще на несколько недель в Йолстер. А у тебя?

– Во всяком случае, съезжу в Осло. И надо подыскать новое жилье.

– Это еще почему?

– А ты разве не слышал? Нам велели съезжать. Дома сносят.

– Что-о?

– Да. До конца лета надо съехать.

– Вот дерьмище. Плохие новости.

– А может, вместе что-нибудь снимем?

– В смысле напополам квартиру?

– Ну да.

– Почему бы и нет? – согласился я.

* * *

В Саннвикене со мной оформили договор на месяц и, похоже, обрадовались мне – не пациенты, конечно, тем было все равно, а сотрудники, и я влился в рабочую обстановку, словно никуда и не уезжал. Рассказ о мужчине с чемоданом я распечатал и отправил в «Виндюет», хотя особых надежд и не питал, а нового ничего не создал: это отнимало чересчур много сил, да меня и не тянуло. Гунвор уехала подрабатывать в родную деревушку, поэтому в свободные вечера я в основном сидел дома и читал. Пару раз выбирался куда-нибудь с Ингве, изредка мы репетировали, но все это без огонька. За два года существования нашей группы мы дважды сыграли в «Хюлене», один раз – в «Гараже», записали демо и одну композицию в настоящей студии, песня вошла в сборник бергенских групп, и это было отлично, но если мы хотим добиться большего, то и выкладываться надо больше – вот только никому, похоже, особо не хотелось.

* * *

Однажды вечером мне не сиделось дома, на улице бушевало лето, сидеть в кресле и читать казалось почти кощунством, поэтому я вышел на улицу, пересек парк и заглянул в «Оперу». Там я наткнулся на Гейра, приятеля Ингве, которого я не знал, но который, пока я был в Исландии, жил у меня в квартире, я взял пива и сел вместе с ним и его друзьями. День был будний, народа было немного, но к нам подошли несколько знакомых девушек с факультета, я принялся болтать с ними, на одну из них, красивую блондинку, я давно положил глаз – замечая ее в читальном зале, я всегда радовался, хотя других причин, кроме ее красоты, вроде не