Шрифт:
Закладка:
Снаружи дул ветер. В Исландии всегда дует ветер, неизменно порывистый, налетающий с моря и ночью, и днем. Как-то к вечеру, когда я шел в Скандинавский клуб почитать норвежские газеты, я увидел, как ветер сбил с ног старушку. Я написал три новеллы и извел всю записную книжку на свои соображения о новеллах и о том, с какой целью их пишу. По ночам мне снился папа, в моих снах он выглядел напуганным, куда больше, чем когда-либо в жизни. Подружки Гунвор были скучные, и я их старался избегать. Однажды нас и Эйнара пригласил к себе шведский студент лет на десять старше, чем мы. Скромный, дружелюбный и открытый, он жил в потрясающей квартире и угостил нас невероятным ужином, на приготовление которого наверняка потратил целый день. В ответ мы тоже пригласили их в гости, я нашел рецепт, как готовить баранину, он показался мне превосходным, благо с фермы Гунвор как раз прислали кусок баранины и кусок конины. Мясо выглядело похоже, я выбрал наугад и ошибся, картинка, на которой кость с мясом красуется среди шампиньонов, лука и морковки, так и осталась недостижимой, мясо отвалилось от костей, поэтому в тот субботний вечер гости, собравшиеся за столом в нашей маленькой кухне, угощались супом из конины. Отвратительным на вкус и пересоленным. Но швед, Карл, кивал, и улыбался, и говорил, мол, как же вкусно я готовлю. Эйнар, как исландец, сообразил, что это конина, однако ничего не сказал, а лишь улыбался своей загадочной, но незлой улыбкой. Его загадку я разгадал: у него не было друзей. Его друзья – только мы.
Мы опьянели и пошли в бар. Весь вечер я приглядывался к Карлу: в нем, несмотря на деревенскую внешность, было нечто утонченное и, пожалуй, женоподобное, и то, что свою пассию в Швеции он никогда не называл по имени, навело меня на мысль, что, возможно, это мужчина. Я поделился своими соображениями с Гунвор и Эйнаром – мы толкались в баре, музыка гремела, и, чтобы меня услышали, приходилось орать.
– По-моему, Карл гей! – прокричал я.
Эйнар с ужасом уставился на меня, а потом перевел взгляд куда-то мне за спину.
Я обернулся. Там стоял Карл.
Он плакал!
А потом бросился прочь.
– Карл Уве, – воскликнула Гунвор, – беги быстрей за ним и извинись!
Я послушался. Выскочил на улицу, на долбаный ветер, посмотрел в одну сторону – никого, в другую – и увидел, как Карлуша спешит домой. Я метнулся следом и нагнал его.
– Карл, слушай, ты прости, – сказал я, – мне просто пришло это в голову, вот я и ляпнул. Видишь сам, я нажрался в зюзю. Но я не хотел тебя обидеть. По-моему, ты все равно прикольный чувак. Ты мне очень нравишься. И Гунвор ты тоже нравишься.
Шмыгая носом, он смотрел на меня.
– Я не хотел здесь никому об этом рассказывать, – проговорил он, – не хотел, чтоб кто-то знал.
– Да это ж херня! – сказал я. – Пошли обратно, к остальным. Не будем об этом говорить. Давай, пошли. Возьмем еще по джину с тоником!
Он вытер слезы и побрел со мной. До Карла знакомых геев у меня не было. Потом он стал называть своего парня по имени, а спустя несколько недель, когда тот приехал в Рейкьявик, они пригласили нас на ужин, и выяснилось, что Карл рассказал ему все и о нас, и о нашей жизни там, вот только заслуги наши существенно преувеличил, поэтому его парень считал нас людьми стоящими, а меня – человеком-загадкой. Я никогда не рассказывал, чем занимаюсь в Исландии, даже когда Эйнар и Карл спрашивали об этом напрямую. Балду пинаю, плаваю, читаю, а по ночам – так я однажды сказал – сижу перед духовкой и наблюдаю, как хлеб, который я пеку, становится золотистым и хрустящим. Для меня загадкой представлялись именно Карл и его парень, такие похожие, разве это вообще возможно – стремиться к похожему? Искать подобного себе? Любить сходство?
По какой-то необъяснимой причине меня вскоре занесло в гей-клуб. Мы тогда с Эйнаром поддали, и, как часто бывало, попрощавшись с ним, я бродил по городу, искал еще открытые бары, надеялся, что произойдет еще что-нибудь, что угодно, и в ту ночь я забрел в какой-то подвальный клуб; спустившись туда, я сперва не заметил ничего необычного, взял выпивку и оглядел зал, звучала Bronski Beat, многие танцевали, я пошел в туалет отлить, и там, на стене кабинки, увидел плакат с изображением гигантского члена. Напился я сильно, и мне казалось, что я во сне; я вышел из кабинки и понял, что вокруг одни мужчины. Когда я вышел на улицу и ссутулился, пряча лицо от ветра, кто-то меня окликнул. Я обернулся. Ко мне направлялся мужчина лет тридцати.
– Шон! – радостно крикнул он. – Это ты?
– Нет, я не Шон, – ответил я.
– Да брось, – не поверил он, – ты куда запропастился? Я уж думал, мы больше и не увидимся!
– Меня зовут Карл, – сказал я.
– Почему ты так говоришь? – настаивал он.
– Вот, смотри, – я вытащил из внутреннего кармана паспорт, – видишь, тут написано «Карл».
– Ты Шон, – повторил он, – ты Шон. Шон.
Не сводя с меня глаз, он попятился, а потом развернулся на каблуках и скрылся в переулке.
Я покачал головой и зашагал по мертвым, продуваемым улицам, до дома, открыл дверь, лег рядом с Гунвор, которой скоро надо было вставать, и вырубился, будто от выстрела в голову.
Когда мы собрались переехать в Исландию, я решил, что буду писать статьи и продавать их отсюда в газеты. Узнав, что Эйнар знаком с Браги, басистом в Sugarcubes, я, недолго думая, напросился взять у него интервью и поехал к нему домой. У Браги недавно родился ребенок, он мне его показал, мы сели на кухне, я задавал вопросы, он отвечал, они недавно выпустили новый диск, возможно не хуже дебютного, намного лучше, чем второй, а начинался он с отличной, цепляющей песни «Hit», поэтому продать это интервью труда не составит. Услышав название газеты, он улыбнулся. «Классекампен». «Классовая борьба». Наверное, для иностранца звучит дико. Когда я уже уходил, он сказал, что они вскоре собираются играть где-то в городе и чтобы я непременно заглядывал за кулисы.
Гунвор уехала на ферму, на концерт я пошел один, напившись шнапса до такой степени, что перед началом ухватился за огромный штатив для светового оборудования
