стать началом её новой жизни. Он встретил её добрыми, нежными словами, что были словно исцеляющий бальзам от душившего её смущения и ужаса, из-за чего она постоянно спотыкалась на ходу. Затем он сказал ей непривычно мягко:

— Да направит Господь наш шаги твои по истинному пути и да уготовит тебе душевный покой и счастье. Самым лучшим советом, что я могу тебе дать, будут слова: и в большом и в малом будь похожей на свою мать…

Он дал ей свою руку, которую она поцеловала и вышла из комнаты, почти не видя ничего перед собой из-за волнения. Всё это время она повторяла про себя:

— До чего же он милосердный, добрый, нежный!

Затем вспомнила то, что наполнило всё её сердце счастьем: «…и в большом и в малом будь похожей на свою мать…» Она передала его слова матери, лицо которой, пока она слушала её, залил румянец, а в глазах задрожала слеза:

— Не значит ли это, что он видит в тебе пример добродетельной жены? — затем засмеялась. — О, до чего же ты счастливая женщина тогда! Но только кто сможет во всё это поверить! Я словно во сне! Где же прятались все эти его нежные чувства?! — Затем она долго-долго молилась за неё, пока глаза её не затуманили слёзы…

Тут пришла Умм Ханафи, объявившая, что свадебный кортеж прибыл.

48

С ежедневных кофейных посиделок исчезла Хадиджа, точно так же, как до того исчезла Аиша, хотя исчезновение Хадиджи не могло заполнить собой образовавшейся пустоты, словно она вырвала из этих семейных посиделок душу, лишив их жизненной энергии и святости, а также шуток, веселья и споров, которые просто так не забывались. Или, как сказал про себя Ясин:

— На наших собраниях она была как соль в пище. Соль сама по себе невкусна, но разве без неё у еды есть вкус?

Однако он не выразил своё мнение при всех в угоду жене, поскольку несмотря на крушение своей надежды на брак, — лекарства от чего не находил в кругу семьи, — он по-прежнему испытывал страх ранить чувства Зейнаб, как бы она не стала подозревать, что ночь за ночью он проводит не в «кофейне», как он сам утверждал, поэтому он так старался казаться несерьёзным. Но зато он утратил собеседника на этих традиционных посиделках, с которым уже давно привык обмениваться остротами, и ему оставалось лишь довольствоваться малым.

Вот он сидит на диване, попивает по глотку свой кофе и глядит на тот диван, что стоит напротив — там сидят мать, жена и Камаль, погружённые в какой-то бесполезный разговор, и наверное, уже в сотый раз удивляется невозмутимости и медлительности Зейнаб, и на ум ему приходит, как Хадиджа обвинила её в неповоротливости; теперь уже и у него складывалось то же мнение… Затем он раскрыл сборник «Хамаса»[48] или «Трагедию в Кербеле»[49] и начал читать или рассказывать Камалю прочитанные истории. Когда Ясин обернулся направо, в сторону Фахми, то увидел, что тот желает завязать о чём-то разговор. Интересно, о ком или о чём: о Мухаммаде Фариде, Мустафе Камиле…? Он и сам не знал, хотя был уверен, что тот обязательно заговорит. Сегодня, с того самого времени, как он вернулся из института, он выглядел как мрачное небо, предвещающее, что вот-вот пойдёт дождь. Прояснится ли оно?.. Нет… Ему это не нужно. Ну что ж, он готов его выслушать с огромным вниманием. Он вперил в брата говоривший сам за себя заинтересованный взор и спросил:

— У тебя есть новости?…

— И это ты спрашиваешь меня о новостях! У меня их несчётное количество…

— Да… Брак — это самое большое заблуждение. Через несколько месяцев жена превращается в дозу касторки. Так что не горюй, что упустил Мариам. Какой же ты ещё неопытный стратег! Тебе что, нужны другие вести?!.. У меня их полно, однако наверняка тебе вовсе это не интересно. Если смелость меня покинет, и у меня возникнет нехорошая мысль рассказать их жене, то, как говорил благородный поэт — только между нами, конечно:

Есть у меня послания страсти, не помню их я.

И если бы не соперник, то поведал бы я их тебе.

Затем Ясин спросил брата в свою очередь:

— Какие новости ты имеешь в виду?…

Фахми с огромным интересом сказал:

— Среди студентов распространилась удивительная новость. Все наши разговоры сегодня были о том, что партия Вафд[50], состоящая из Саада Заглула-паши, Абд Аль-Азиза Фахми Бека и Али Аш-Шаарави, вчера обратилась к властям протектората, и встретилась с вице-королём, которому подала требование об отказе от протектората и объявлении независимости…

Он почти и не придавал значения общественным делам, это имя оказало на него приятное впечатление. А вот два других имени он слышал впервые, и несмотря на то, что необычные имена он не запоминал наряду с действиями их обладателей, если то, что сказал Фахми — правда, то как тогда можно представить, что они потребовали от англичан на следующий же день после их победы над Германией и халифатом независимости Египта?!.. Он спросил брата:

— А что тебе известно о них?

Не без негодования, достойного того, кто хотел бы, чтобы эти люди принадлежали к народной партии, Фахми сказал:

— Саад Заглуль является председателем Законодательной Ассамблеи, а Абд Аль-Азиз Фахми Бек и Али Аш-Шаарави — её члены. На самом деле, я больше ничего не знаю о других, а вот о Сааде у меня есть одна мысль, дошедшая до меня от моих однокурсников-сторонников народной партии, которые и сами путаются во мнениях. Кто-то считает его «хвостом» англичан, не более того; есть и те, кто признаёт его великие заслуги, и считает, что благодаря им он по праву может стоять в одном ряду с ними в народной партии. Что бы там ни было, но шаг, который он и его коллеги сделали — говорят, что на то также была своя причина — славное дело, и сейчас вряд ли найдётся