— Господин мой, каждый, кто старается, увидит результат своих стараний. Пусть они отправляются туда, да защитит их Аллах, и может быть, они удостоятся милости великой королевы…

Юноша, сам не зная, от чего вдруг, задал странный вопрос:

— Какую королеву вы имеете в виду?

— Королеву Викторию, сынок. Разве не так её зовут?.. Когда-то я слышала от своего отца, как он говорил о ней… Именно она приказала выслать Ораби-пашу, хотя и удивилась его смелости, как говорят…

Ясин, ухмыльнувшись, сказал:

— Ну если она выслала этого героя-Ораби, то вполне вправе выслать и этого старика Саада!..

Мать сказала:

— Как бы там ни было, но она по-прежнему сердобольная женщина, без сомнения. И если они будут с ней любезны и смогут польстить ей, она удовлетворит их требование…

Ясин находил в материнской логике нечто очень забавное: она принялась рассказывать об этой исторической персоне, как будто говорила о матери Мариам или о других своих соседках. Ему больше не хотелось соперничать с Фахми, и он задал тому провокационный вопрос:

— А скажи-ка мне, о чём им лучше всего говорить с ней?

Амина выпрямилась, обрадованная этим вопросом, который был признанием её «политической пригодности», и стала ждать ответа на него с интересом, который был заметен по её вскинутым бровям. Однако Фахми не дал ей времени задуматься, и негодующе и лаконично ответил:

— Королева Виктория уже давным-давно умерла, так что не утруждай себя безо всякой пользы…!

Тут Ясин из щели в окне заметил, что уже стемнело, и понял, что пора ему прощаться с остальными и отправляться на свою привычную пирушку. Когда он убедился в том, что Фахми никак не может утолить свою жажду поговорить, то утратил всяческое желание оправдываться перед ним тем, что ему нужно уходить, и потому встал, и в форме очаровательной констатации факта сказал:

— Эти люди, несомненно, осознают всю серьёзность своих шагов, и всё сделали для того, чтобы добиться успеха, так давай пожелаем им преуспеть в этом.

И покинул комнату, сделав Зейнаб знак присоединиться к нему. Она подала ему верхнюю одежду, а Фахми проводил его гневным взглядом. То был гнев человека, который не удостоился душевного участия, перекликавшегося с его разгорячённым духом.

События, происходившие на родине, очень сильно волновали его, гораздо больше, чем все грёзы в собственном волшебном мире. Теперь перед глазами его представал новый мир, новое отечество, новый дом, и даже новая семья. Все они испытывали трепет энтузиазма и жизненной силы, но гораздо больше было здесь удушающей атмосферы наивности, простоты и равнодушия, и внутри него вспыхнул огонь тоски. Он глубоко вздохнул. В этот самый момент ему изо всех сил хотелось в мгновение ока снова оказаться среди студентов-однокурсников, где он мог бы утолить жажду свободы и вместе с ними в пылу воодушевления добраться до этого мира грёз и славы. Ясин спросил Фахми, что сделает Саад державе, что считалась тогда главенствующей над всем миром. Но тот и сам не знал точно, что же сделает Саад, и что он может сделать, однако всем своим нутром чувствовал, что есть что-то, что тот должен сделать непременно. Может быть, он ещё не узнал, что ему лично предстоит сделать в этом реальном мире, однако это таилось в его плоти и крови, и самым лучшим было явить это на свет божий, иначе вся его жизнь пройдёт напрасно и тщетно…

49

Дорога перед лавкой господина Ахмада, казалось, как и всегда, кишмя кишела прохожим людом, повозками, посетителями магазинчиков, плотно прижавшимся друг к другу по обеим рядам дороги. В самом начале её украшал ажурный ряд лавок, стоявших рядышком. В мягком ноябрьском воздухе солнце пряталось за лёгкими облаками, и лучики его, белые, как снег, блестели над минаретами мечетей Калауна и Баркука, словно озерца света. Ничто на небе или на земле не нарушало привычного распорядка, видеть который господин Ахмад привык ежедневно. Однако на него, на его домочадцев, а может и на всех людей сразу накатила волна тревоги, что вывела их из равновесия. Господин Ахмад даже заметил про себя, что никогда не было такого, чтобы одна единственная новость могла вот так сплотить людей, заставить их сердца забиться в унисон в едином порыве. Фахми молчал, ибо не он завёл первым беседу о том, что ему пересказали со многими подробностями, и о том, что он и так уже узнал о встрече Саада с вице-королём вечером того же дня. На посиделках в кафе один из друзей Ахмада уверял, что эта новость — правда, и в том нет сомнений. А в его лавке клиенты, которые даже не знали друг друга раньше, не раз принимались рассказывать об этой встрече. Тем утром после долгого отсутствия в лавку его влетел шейх Абдуссамад, который не удовлетворился чтением нескольких айатов Корана и получением своей доли сахара и мыла. Ему непременно нужно было первым сообщить всем новость о визите, да ещё таким тоном, словно он объявлял о таком радостном событии, как свадьба. А когда Ахмад спросил его в шутку — что он думает о результатах этого визита, то шейх ответил:

— Невозможно!.. Невозможно, чтобы англичане ушли из Египта. Вы что, считаете их безумцами — покинуть страну бескровно?!.. Бой будет непременно. Нет другого пути изгнать их отсюда. Может быть, нашим государственным мужьям повезёт хотя бы изгнать австралийцев, чтобы вновь к нам вернулась безопасность, как и раньше. Но вот мир!..

В эти дни голова Ахмада была напичкана всеми этими новостями и разными чувствами. Его сильно интересовали политические и отечественные события, и потому он погрузился в ожидание чего-то нового, что заставляло его в тревоге читать газеты, которые в массе своей казались изданными в чужой стране, а не в Египте: ни переживаний, ни жизнерадостности в них не было. На встрече с друзьями он с любопытством жаждал узнать, что же скрывается за всем этим. При таких обстоятельствах он и увиделся с господином Мухаммадом Иффатом, когда тот стремглав вошёл в его лавку. Взгляд у