Генрих уехал в крепость в Уоллингфорде, чтобы прочитать доставленные за день сообщения и отдать дальнейшие распоряжения. Вернувшийся разведчик доложил, что Стефан находится в Норфолке, пытаясь приструнить смутьяна и отступника барона Хью Бигода. Генрих не собирался преследовать его там. Более того, в некотором смысле погоня Стефана за Бигодом была только на пользу. Генрих считал барона полезным союзником, но это не означало, что он ему доверял или сочувствовал. Этот человек показал себя хитрым, корыстным ублюдком.

Он отвел взгляд от пергамента, чтобы поразмыслить, и посмотрел на Элбургу и маленького Жоффруа. Генрих наблюдал, как молодая женщина играет с ребенком, который только начал ходить, и слегка улыбнулся решимости мальчика. Хорошо, когда даже в самом сердце боевого лагеря есть близкие люди – рядом с ними можно отдохнуть душой, но и не уделять слишком много внимания, если на то нет времени.

Когда он протянул руку, чтобы взять кубок вина у слуги, к нему поспешил другой гонец, которого привел Гамелин – сводный брат светился от сдерживаемого волнения.

– Передайте герцогу то, что вы только что рассказали мне, – приказал он.

– Сир. – Мужчина опустился на колени перед Генрихом. – Эсташ, граф Булонский, мертв.

Генрих поставил свой кубок и уставился на мужчину, а затем на Гамелина.

– Что?

– Сир, он подавился едой, когда просил о гостеприимстве в аббатстве Бери-Сент-Эдмундс. Люди говорят, что это был гнев святого, который обрушился на него за то, что он совершил набег на монастырские земли. Его везут в Фавершем для погребения.

Генрих откинулся в кресле и обдумал новость. Должно быть, это Божий замысел – Его способ все исправить, расчистив путь, который был завален. Эсташ был валуном на пути к миру, а теперь он внезапно исчез. В лагере Стефана и с самим Стефаном все распутывалось ниточка за ниточкой. Даже те, кто остался с ним, будут искать нового господина, а на эту роль теперь только один претендент. Он обладал всей той молодостью и энергией, которой так не хватало Стефану. Ему оставалось лишь продолжать подтачивать положение старшего, пока тот не опрокинется. А теперь, когда старший сын Стефана был мертв, трон под ним зашатается. Внезапно вопрос о хромой белой лошади стал пустяком.

– Упокой Господь его душу, и да благословит Господь святого Эдмунда, – сказал Генрих с серьезным лицом и весельем в глазах.

– У Стефана есть другие сыновья, – сказал Гамелин. – Например, Гильом.

– Но он не будет стоять на пути, как Эсташ, – ответил Генрих. – Он податлив, за что все будут благодарить Христа. Я сомневаюсь, что он встанет на нашем пути. А если и встанет… – Остальное он выразил красноречивым пожатием плеч.

Неделю спустя в лагерь Генриха прибыл еще один гонец на взмыленной лошади, на этот раз из Аквитании с известием о том, что Алиенора благополучно родила прекрасного, здорового мальчика, которого окрестили Гильомом – как они и договорились перед отъездом Генриха в Англию.

Если раньше чаша Генриха была полна, то теперь она переполнилась. Он знал, что жена родит мальчика, но полученное письмо подтверждало, что Бог ему благоволит, особенно когда он понял, что его сын родился в тот же день, возможно сделав свой первый вдох в тот самый момент, когда Эсташ задохнулся. Если это не было Божьей волей, то чем же еще.

Людовик сломал печать на письме, которое пришло от Генриха, герцога Нормандского и графа Анжуйского. Он делал это медленно, оглядываясь на придворных в зале, чтобы понять, кто за ним наблюдает. Сегодня ему нездоровилось. Лекарь сказал, что в нем слишком много меланхолии, и пустил ему кровь, чтобы уравновесить его соки, но от этого у него только разболелись рука и голова. Известие о смерти Эсташа Булонского никак не улучшило его мрачного настроения. Это означало, что на пути Генриха к английскому трону стало одним препятствием меньше. Это также означало, что его сестра Констанция теперь вдова и ему придется вытребовать у Стефана ее приданое и найти ей другого мужа.

Медленно развернув свиток, он с чувством легкой изжоги прочел обычные приветственные речи. Затем дошел до того места, где Генриху было угодно сообщить своему повелителю, что Бог счел нужным даровать ему и герцогине Аквитанской радость и благословение в виде крепкого, здорового сына. Слова впечатались в мозг Людовика, пока он сидел и смотрел на них. Как такое могло случиться? Почему Господь благоволил не ему, а этому анжуйскому выскочке? Что он сделал, чтобы Бог от него отвернулся?

– Плохие новости? – спросил его брат Роберт, подняв брови и протянув руку за письмом.

Людовик отступил назад и, свернув пергамент, заправил его в рукав. Все скоро узнают, но это неприятное известие он хотел держать при себе как можно дольше.

– Я расскажу всем позже, – сказал он. – Тебя это мало касается.

Роберт бросил на него косой взгляд.

– Это дело между мной и Богом, – сообщил Людовик и вышел.

Он пожалел, что посыльный не заблудился по пути в Париж и не упал в трясину, тогда ему не пришлось бы носить это письмо, это знание у себя на груди.

Прибыв в свои покои, он отпустил слуг и лег на кровать. Людовика переполняла скорбь о сыне, которого у него не было, – о сыне, которого Алиенора родила мертвым, давно, когда была совсем юной его женой. Он горевал о том, что она родила наследника Генриху Анжуйскому, а ему подарила только дочерей. Чувствуя себя опустошенным, покинутым и полным жалости к самому себе, он накрыл голову подушкой и зарыдал, жалея, что давным-давно его забрали из монастыря и сделали королем.

50

Анже, март 1154 года

– Мадам, герцог, ваш муж, прибыл, – объявил камердинер Алиеноры.

Алиенора в ужасе воззрилась на него.

– Что, уже?

Он ответил ей лукавым взглядом.

– Да, мадам.

– Но он не должен был до… А, не важно. Задержите его, сколько сможете.

Он бросил на нее настороженный взгляд, но поклонился.

– Ох уж этот Генрих! – воскликнула Алиенора, разрываясь между негодованием и радостью. Его глашатаи прибыли сегодня утром, сообщив, что муж будет здесь ближе к ночи, но день еще не догорел, и до заката оставалось несколько часов. – Я не видела его больше года, и вот он здесь, а я не готова.

– Сию минуту управимся, – сказала Марчиза, как всегда практично и весело. – Ваш господин увидит вас, но ему будет все равно, заплетены у вас пряди