чаще всего производилась еще до объявления распоряжений. Таким образом, бесконтрольный грабеж опережал санкционирующие его юридические акты. Ежедневно нагруженные доверху грузовики выезжали из Варшавы в направлении Кракова, Вены и Берлина. Каждую ночь тысячи рук выкапывали в садах, во дворах и на кладбищах глубокие ямы и укрывали в них золото, серебро, старинный фарфор, миниатюры, бесценные книги и редкие рукописи. Попираемая чужими сапогами земля расступалась, открывая полякам единственный доступный тайник, в какой-то мере надежный — если поблизости не оказывалось свидетелей, которые могли через несколько часов украсть то, что было с таким трудом закопано. Запреты рождали протест, стремление обойти навязанные законы, но одновременно будили и низменные инстинкты и алчность. Ведь так легко было вывозить все из города, так легко было обогащаться на этой войне, завершившейся грабежом невиданного прежде масштаба.

Наконец пришел черед книг. По поручению хранителя библиотеки Пежинской Анну отыскала в госпитале одна из сотрудниц.

— Отправляйся сейчас же к Пежинской, если хочешь остаться у нас работать. Немцы собираются закрыть все библиотеки. Но наша может уцелеть, поскольку находится в ведении магистрата, а не государства. Пока в ратуше работают поляки…

В библиотеках тем временем началась проверка книжных фондов, и ничто не могло помешать изъятию книг, предназначенных на перемол, уничтожение. Снова из города выезжали немецкие грузовики и телеги насильственно мобилизованных ломовых извозчиков. В библиотеке на Кошиковой распоряжался Бруно фон Найгель, до войны — сотрудник Центра авиационной подготовки в Варшаве. Теперь он наблюдал за проверкой книжных фондов, каталогов и отбирал на перемол первые партии изъятых книг. Анна с ужасом смотрела, как подгоняемые немцами грузчики швыряют на подводы, отрывая переплеты, этот «культурный хлам». Один из извозчиков задел ее связкой книг в твердых переплетах, и она собралась уже было огрызнуться, как тот проворчал:

— Набрось поверх халата какой-нибудь платок и залезай.

Уже столько раз в течение сентября она слышала это «залезай», что подошла к телеге, попутно подняв и бросив в общую кучу два валявшихся на земле тома.

— Куда? — спросила она у Ванды, в рабочем комбинезоне похожей на мальчишку.

— Поедем на бумажную фабрику в Езёрную. Поможешь мне, а потом подскочим в Константин.

— А немцы?

— Конвоиров нет, а за то, что делаю, я сама и отвечаю.

Никогда Анна не предполагала, что такой будет ее первая после капитуляции поездка в Константин. В «Мальву» после двухмесячных мучительных скитаний без какой-либо точки опоры ее тянуло неудержимо. О тамошних обитателях она знала не много. Дядя Стефан болел воспалением легких. Эльжбета родила сына, о муже никаких сведений не имела. Никто не знал, погиб ли он или взят в плен немцами.

Все грузовики и подводы были уже полны беспорядочно наваленных, помятых книг, но Ванда так долго возилась с упряжью, что они выехали последними, замыкая эту странную похоронную процессию.

В тополиной аллее возле Вилянова Ванда остановила лошадь и вынула из-под козел две бутылки водки.

— Хлебни из той, которая поменьше. Вторую дадим старому Сулке, он поможет нам в Повсине.

— Чем поможет?

— Мы на минуту заедем к нему во двор, дом стоит у дороги. Там разгрузим телегу.

— Ты не поедешь в Езёрную? — удивилась Анна.

— Почему? Поеду. Понимаешь, люди уже кое-что собрали. Нам дадут старые газеты, календари, разную макулатуру. А эти книги… их будут читать. Часть останется в Повсине, а часть заберем потом.

Возле дома, стоявшего почти на шоссе, никого не было, но раздался пронзительный свист, и Ванда въехала во двор. Из-за угла выскочил веснушчатый паренек и молча принялся снимать книги с телеги и укладывать стопками на солому у стены дома. Девушки помогали ему — нужно было торопиться, парнишка предупредил, что с самого утра немцы крутятся между Константином и Виляновым.

— Вывозят что-то из дворца в свои виллы. Обзаводятся хозяйством, сучьи дети. Дедушка даже вашей водки не стал дожидаться, пошел в Константин разузнать, что и куда вывозят. У него там кум живет в сторожке. Хозяева, фабриканты, удрали от немцев, а он остался, от него теперь мы все узнаем.

Приехали они в Езёрную с большим опозданием, но с почти полной телегой и получили квитанцию о сдаче груза. На фабричном дворе громоздились груды книг, сваленных прямо в грязь. Возле одной из куч суетились работавшие на фабрике фольксдойчи: они раздирали каждую книгу пополам, отбрасывая в сторону переплеты.

— Отсюда уже ничего не спасешь, — вздохнула Ванда. — Мой метод лучше, только не знаю, как долго это будет сходить с рук.

— Мы заедем еще раз к Сулке?

— На обратном пути. Заберем в город солому. Вместе с книгами, разумеется.

— Откуда ты узнала, что из нашей библиотеки вывозят книги?

— Ох, я присутствовала при том, как вывозили книжные фонды и документы из библиотек сейма, президиума Совета Министров, из Национальной библиотеки. Но там мне ничего не удалось сделать. Вывозили только немцы, на военных грузовиках. Прямо на вокзал. Часть погрузили на прибывшие из самого рейха грузовики с прицепами. Я записала название экспедиторской фирмы: «Рихард Шульце, Берлин — Нойкёльн». Скажи об этом в своей библиотеке.

В Константине на деревьях желтели последние листья, а в садах цвели уже только лиловые астры. Но прабабкин дом по-прежнему белел на фоне темных сосен, разительно отличаясь от искромсанных осколками зданий города: чистый, с блестящими стеклами окон.

— Невероятно! — пробормотала Анна.

— Ты что, не знаешь прабабку? — спросила Ванда, широко распахивая ворота. — Она сумеет навести уют даже в тюремной камере. Но почему никто не выходит нас встречать? Неужели и тут немцы?

Один немецкий солдат уже бежал к воротам, другой — стоял на террасе. Анне с Вандой не удалось бы пересечь сад, если б из дома, из боковой двери, не выбежала Крулёва и не вступила в переговоры с солдатами. Узнав, что прибывшие — внучки старой дамы и привезли ей лекарство, часовые позволили им войти.

Маршальша была в своей комнате. Она раскладывала пасьянс, но, увидев гостей из Варшавы, резким движением смахнула карты со столика и встала. Выглядела она так же, как всегда, только щеки были бледней обычного.

— Девочки! — вздохнула она. — Наконец-то!

И крепко обняла обеих. Анна почувствовала себя дома. На секунду пожар госпиталя, стоны раненых, бессилие осажденного города отступили в далекое прошлое. Реальными были лишь царящий в этом доме покой и тихий шепот губ, прижавшихся к ее волосам.

— Вы здесь. Это хорошо, хорошо.

Прибежала Данута, и на короткое время все стало таким, как прежде. Прабабка пыталась улыбаться.

— Самое главное — выдержать, — сказала она. — Продолжать жить.

— Ох, жить… — вздохнула Анна. — Все равно как?

— Почему — все равно? — удивилась маршальша. — Не думаешь же ты, что это