Шрифт:
Закладка:
Батраков был умеренно спокоен и как-то по-домашнему, по-будничному деловит, словно он не в осаде с бойцами сидел, а вышел на заготовку дров в лес, — и это нравилось Саше, заставляло думать, что все кончится благополучно.
День прошел. Редко-редко постреливали бойцы Батракова, еще реже отвечали немцы, затаившиеся где-то в овраге и в осиннике, что рос в низине.
Прошла и ночь, тревожная, почти бессонная.
Под утро опять лег на землю густой холодный туман. Батраков выслал разведку из трех человек. Разведчики уползли, а минут через двадцать на кладбище поднялась беспорядочная ожесточенная стрельба, разорвалась граната. Потом все стихло. Разведчики не вернулись.
Ночью умерли раненые. У Батракова осталось не больше сорока бойцов.
Немцы кричали: «Рус, сдавайся! Сдавайся, рус!» Они еще кричали, что в случае добровольной сдачи русских распустят по домам.
Бойцы Батракова молчали, только изредка постреливали. Патронов почти не осталось, но гранаты были еще не израсходованы.
Бойцов мучил голод. Морщась, они пили темную, пахнущую тиной и лягушками воду из монастырского колодца — пили, чтобы не ощущать пустоты, в желудках.
А немцы, как заведенные, все кричали, что храбрых русских в случае добровольной сдачи ждет чуть ли не рай: вино, мягкая постель, женщины. На исковерканном русском языке перечислялись в различных вариантах все земные соблазны.
— Надо прорываться! — решил Батраков.
Саша почти все время находился возле него. Он заметил, что старшина утратил будничное спокойствие. Картавые крики немцев заставляли Батракова яростно сжимать кулаки; исхудавшее, обросшее серой щетиной лицо его передергивалось.
Слова Батракова обрадовали Сашу. Он уже давно думал, почему командир не заговаривает о прорыве.
Близился вечер. По дороге все тянулись войска и техника. Теперь это были тыловые и запасные технические части.
Батраков принял решение: утром, как только сядет туман, оставить монастырь и цепью, с гранатами наготове, двинуться между кладбищем и стеной в сторону осинника. Принять в тумане бой и пробиться в лес.
И вдруг — успело только сесть за лес солнце — в той стороне, где стена была почти белой, захлопали торопливые выстрелы. А через минуту прибежал Матюшенко и сообщил, что к немцам перебежал Пантюхин.
Еще днем один из бойцов подстрелил неподалеку от стены немецкого солдата, очевидно, разведчика. Он лежал в кустах, и его хорошо было видно. Матюшенко решил подползти к нему, забрать автомат и запасные диски. Но Пантюхин стал уверять, что это он уничтожил немца и, значит, ему принадлежат автомат и диски. Тогда Матюшенко спросил: может быть, он и поползет? «А что, и поползу», — ответил Пантюхин. «Что ж, ползи», — согласился Матюшенко. Пантюхин подобрался к мертвому солдату, забрал автомат и пополз дальше, в сторону немцев. И тогда все поняли, что Пантюхин — предатель, и стали стрелять.
— Да как же вы упустили его! — закричал Батраков. — Он нам петлю вокруг горла затянет!
Матюшенко стоял, понуро опустив голову.
Саша не мог глядеть на украинца: его мучил стыд. Пряча глаза, он старался представить в воображении лицо Пантюхина, старался — и не мог…
Узнав о предательстве Пантюхина, бойцы заволновались. Они понимали, что иуда расскажет немцам всю правду, и враги, узнав, что их здесь, в монастыре, горстка, легко сомнут отряд Батракова.
Батраков успокоил их:
— Будем прорываться!
«ШТУРМ ПЕРЕКОПА»
Саша лежал возле пролома и, сжимая в руках винтовку, ждал команду. Он знал, что это случится скоро. «За Родину, — крикнет Батраков. — Вперед, ребята!» — и Саша вместе со всеми кинется в атаку — первый раз в жизни.
Саша лежал и глядел на темный кончик штыка, который высовывался из травы. Штык, стальной, негнущийся, был готов к бою, и Саша, глядя на него, отчаянно думал, что и хозяину его нужно быть в бою прямым и стойким. В жизни Саша не раз мечтал об атаке. Он знал, что это такое — штыковая атака, представлял ее как наяву. И все-таки, когда дело дошло до этого, все старые представления оказались ребяческими, ложными. Саша сейчас вскочит и побежит по полю, не видя врагов, даже не чувствуя их в темноте. Навстречу ему станут, наверное, стрелять, а он будет бежать и бежать, пока не увидит немца. А может быть, еще до этого его сразят. Возможно, что он вообще не увидит немца, пробежит все поле до самой дороги и никого не увидит…
Батраков изменил первоначальный план. Было решено: пробиваться не в сторону Валдайска, а, наоборот, через дорогу, движение по которой к концу дня стало иссякать. Изменение плана последовало сразу же после предательства Пантюхина. Батраков сказал, что, с одной стороны, это даже на руку: немцы станут ждать их утром, а они пойдут на штурм вечером, и совсем в другом месте. План был смелый, даже дерзкий. Трудно было, в самом деле, предположить, что осажденные — а теперь немцы точно знали, что их горстка, — решатся наступать в сторону дороги, по которой в любую минуту могло возобновиться густое движение. Впрочем, трудно было предугадать и намерения врага, поэтому Батраков прямо и честно сказал, что могут возникнуть неожиданные препятствия, и тогда уж каждому придется действовать на свой страх и риск…
И вот теперь все лежали и ждали, глядели, как сгущается сумрак над полем и сливаются с землей редкие кусты. Может, пять минут осталось ждать, а может, минуту…
Чтобы скоротать время, Саша стал считать, но не досчитал и до ста. Тело била мелкая дрожь: дрожали пальцы, сжимающие приклад винтовки, дрожал подбородок. Саша твердо знал, что вскочит и побежит, как и все бойцы, что не струсит, и эта дрожь, наверное, не от трусости, а от волнения. Он твердил про себя, что дрожать вот так — позорно, и все-таки не мог унять дрожь и погасить какие-то жуткие предчувствия. Он прижимал лицо к земле и умолял, умолял кого-то, может быть, бога, в которого не верил, — чтобы Батраков скорее отдавал команду: «В штыки!» А Батраков, лежавший метрах в десяти от Саши, все ждал чего-то.
Саша не предполагал, что так трудно бывает перед атакой.
«Подползу и потороплю Батракова! — подумал он, но тотчас же мысленно закричал на себя: — Нет, нельзя! Лежи, жди, смотри на штык!»
Кончик штыка был теперь едва заметен. Он чуть-чуть блестел. Какой-то отсвет играл на нем. Саша всмотрелся и увидел, что это звездочка загорелась на небе, серебряная звездочка, первая звезда
