Крепкий, небольшого роста, с крупной, хорошо вылепленной головой, на желтовато-бледном лице редкая рыжеватая бородка – он не производил сильного впечатления в первую минуту. В разговоре же, особенно в споре, внутренняя энергия и обретенная властность покоряли, а видимое обаяние привлекало к нему.

Характерно, что Ишутин безотчетно распоряжался состоянием Ермолова, а сумма была немалой – до 30 тысяч рублей, да еще 1200 десятин земли в Пензенской губернии. Двадцатилетний сирота Петя Ермолов, робкий и добрый, полностью покорился воле Николая Андреевича, и только его несовершеннолетие не позволяло Ишутину целиком обратить наследство на службу революции.

Ишутин числился вольнослушателем Московского университета, что было хорошим прикрытием для его обширной деятельности, набравшей немалые обороты. С помощью «рыболовства» были объединены многие молодежные и студенческие кружки в Москве. Через Ивана Худякова вышли на петербургские кружки, с которыми начали переговоры о совместной деятельности. Завязались связи с польскими революционерами, русской политической эмиграцией, провинциальными кружками в Нижнем Новгороде, Саратове и других приволжских городах. Проверкой боевитости ишутинцев стало участие в организации побега из московской пересыльной тюрьмы на Колымажном дворе Ярослава Домбровского 1 декабря 1864 года. Тот, закончив в Петербурге Академию Генерального штаба, вернулся в Варшаву и стал готовить восстание, был арестован и приговорен к 15 годам каторги, но вместо Сибири оказался в бунтарском городе Париже. Не все члены Организации знали об этом, а знающие гордились причастностью к славному подвигу и втайне поражались: знать, не так уж могуча империя, если горстка студентов способна действовать вопреки ей и оставаться ненаказанной…

Ишутину всего было мало. «Хорошо бы каким-нибудь страшным фактом заявить миру о существовании тайного общества в России, чтобы ободрить и расшевелить заснувший народ!» – рассуждал он вечерами в узком кругу Центрального комитета.

Идею сочли замечательной. Наперебой предлагали взорвать Петропавловскую крепость или еще что-нибудь в этом роде. Но как только Ишутин устремлял свой взор на предлагавших и, цедя слова врастяжку, спрашивал, готов ли тот самостоятельно взяться за дело, наступала тишина. «Видишь, Митя, – оборачивался Ишутин к неизменно молчащему Каракозову, сидевшему всегда за его спиной, – господа колеблются…» И разговор обрывался. Близкие к Ишутину были уверены, что Митя безусловно готов по его приказу пойти на любое, самое безумное и рискованное предприятие.

В другой вечер, после обсуждения планов вызволения с каторги Чернышевского, Ишутин вновь заводил неопределенный разговор, что пора бы Организации примкнуть к Европейскому комитету (имелся в виду Интернационал) и «предпринять вместе что-нибудь решительное…» «Уж не всемирную ли революцию готовит их „генерал“»? – поражались присутствующие, но спросить не решались.

«Слышь, Митя, опять молчат!» – с горькой усмешкой говорил Ишутин. Но тут было ясно, что в мировых делах Каракозов участия не примет, ибо языков иностранных не знает. Кое-кто пошучивал, что Митя не знает и русского, потому как все вечера сидит, не вымолвив ни слова, и только в напряженном молчании слушает говорящих и спорящих.

Впрочем, Худяков виделся за границей с Огаревым и Герценом и разочаровался в них. По его словам, Герцен «живет лордом», очень богато, уже старик и совсем не занимается пропагандой. С Марксом Худяков сойтись не сумел.

Время шло, и постепенно «рыболовы» отходили на задний план. Организация выросла достаточно. Все большее значение приобретали «охотники». Идею о цареубийстве обсуждали на общем собрании Организации. Ишутин уверял, что смерть Александра II должна послужить началом всеобщего восстания и социальной революции, но большинство засомневалось.

Девятнадцатилетний Осип Мотков даже обсуждал в своем кругу, не выдать ли полиции Каракозова, если тот покусится на цареубийство. То есть не прямо выдать, а навести на след… Они боялись Ишутина больше, чем полиции.

В начале 1866 года по инициативе «генерала» была создана группа «Ад», в обязанность которой был вменен тайный надзор над самой Организацией, выявление изменников и убийство их. Кстати заметить, что группа, по мысли Ишутина, должна была сохраниться и после социальной революции, втайне следить за правительством, от участия в котором Ишутин загодя отказался, и убивать тех членов правительства, которые не будут исполнять их волю. Но то были дальние планы, пока же положено было набрать тридцать человек и начать покушения на царя. Центральный комитет здраво рассудил, что с первого раза дело может и не выйти, и готовился основательно. В январе-феврале шли долгие и горячие обсуждения списка кандидатур в «охотники» и планов совершения убийства.

Каракозов в обсуждениях не участвовал, молчал и слушал, сидя в тени. Ходил слух, что он тяжко болен, но достоверно никто не знал. Высокий, худой, близорукий и большеносый Митя не вызывал больших симпатий. Он был угловат, неловок, стеснителен, а при разговорах с девушками или от волнения начинал заикаться. Короче, Митю не замечали.

Вдруг стало известно, что Каракозов тайно исчезал из Москвы в конце января и конце февраля. Члены Центрального комитета приступили с расспросами к Ишутину, а тот отнекивался, и неясно было, знал ли сам, куда и зачем уезжал Митя. Но приехал Худяков и огорошил известием: Каракозов в Петербурге готовит цареубийство! Решено было вернуть его. Рассудили, что без должной подготовки он и дело провалит, и может погубить Организацию. Отрядили в Петербург Ермолова и Страндена.

Первое дуновение смерти коснулось юношей, и многие ощутили его. До сих пор все казалось игрой, до сих пор все виделось в романтическом свете, как шиллеровские «Разбойники» на сцене Малого театра, где в главных ролях оказались они сами. Но исчезновение Мити и уклончивость Ишутина заставили иных членов Центрального комитета заволноваться. Простые члены Организации ни о чем не догадывались.

Ермолов и Странден прямо с Московского вокзала отправились на поиски, последовательно обходя Невский и ближние улицы. Весь день бродили они по городу, перекусив лишь однажды. Каракозова встретили уже к вечеру там, где и не искали, – в самом центре Дворцовой площади. Чтобы не привлекать внимания полиции, сразу ушли к Адмиралтейству.

Каракозов сначала отнекивался на все их вопросы, а потом сказал:

– Я хочу поступить на завод и заняться пропагандой среди рабочих.

– Так ли, Митя? – заглянул Ермолов ему в глаза. Видно было, что лжет и лгать не умеет.

И тогда тот признался, что давно замыслил убить царя. В январе ездил просто посмотреть, как и что вокруг Зимнего дворца, а в этот раз прикинул три варианта: утром во время прогулки – опасно, народа мало, всякий виден, полиция смотрит во все глаза; днем возле Летнего сада – тут удобнее, хотя гуляет не каждый день; или отложить до лета и попробовать в Петергофе, там в парке такие заросли есть, ему один извозчик рассказывал…

Митя был непривычно многословен и потому Ермолов невольно заподозрил, что за видимой откровенностью тот хочет скрыть свой истинный замысел. Они принялись отговаривать Каракозова и добились от него честного слова, что он ничего не предпримет и скоро вернется в Москву.