работал над своим предприятием буквально днем и ночью. «Те, кто изучает буквы, — писал он в своем предисловии к «Органону» Аристотеля, — должны быть обеспечены книгами, необходимыми для их целей; и пока это снабжение не будет обеспечено, я не успокоюсь». Над дверью своего кабинета он поместил предупреждающую надпись: «Кто бы ты ни был, Альдус убедительно просит тебя кратко изложить свои дела и быстро удалиться….. Ибо это место для работы».45 Он был настолько поглощен своей издательской кампанией, что пренебрег семьей и друзьями и подорвал свое здоровье. Тысяча невзгод истощила его энергию: забастовки нарушили его график, война приостановила его на год во время борьбы венецианцев за выживание против Камбрейской лиги; конкурирующие типографии в Италии, Франции и Германии пиратствовали над изданиями, рукописи которых стоили ему дорого и за пересмотр текстов которых он платил ученым. Но вид его небольших и удобных томов, четко набранных и аккуратно переплетенных, выходящих к широкой публике по скромной цене (около двух долларов в сегодняшней валюте) радовал его сердце и окупал его труды. Теперь, говорил он себе, слава Греции будет сиять для всех, кто захочет ее получить.46

Вдохновленные его преданностью, венецианские ученые объединились с ним и основали Неакадемию, или Новую академию (1500), которая занималась приобретением, редактированием и изданием греческой литературы. На своих собраниях члены говорили только по-гречески; они меняли свои имена на греческие формы; они делили между собой задачи по редактированию. В Академии трудились выдающиеся люди — Бембо, Альберто Пио, Эразм из Голландии, Линакр из Англии. Альдус ставил им в заслугу успех своего предприятия, но именно его собственная энергия и страсть довели его до конца. Он умер истощенным и бедным (1515), но исполненным сил. Его сыновья продолжили дело; но когда их сын, Альдо Второй, умер (1597), фирма распалась. Она верно служила своей цели. Она достала греческую литературу с полузакрытых полок богатых коллекционеров, и рассеяла ее так широко, что даже опустошение Италии в третьем десятилетии XVI века и опустошение Северной Европы Тридцатилетней войной не смогли потерять это наследие, как оно было в значительной степени утрачено в умирающие века Древнего Рима.

2. Bembo

Кроме того, что члены Новой академии помогли возродить литературу Греции, они внесли активный вклад в литературу своего времени. Антонио Коччо, прозванный Сабелликусом, в своих «Декадах» вел хронику венецианской истории. Андреа Навагеро сочинял латинские стихи, настолько совершенные по форме, что гордые соотечественники провозглашали, что он вырвал лидерство в литературе из Флоренции в Венецию. Марино Санудо вел живой дневник, в котором отражал текущие события в политике, литературе, искусстве, нравах и морали; пятьдесят восемь томов этих «Диариев» рисуют жизнь Венеции полнее и ярче, чем история любого города Италии.

Санудо писал на языке повседневной речи; его друг Бембо посвятил полжизни оттачиванию искусственного стиля на латыни и итальянском. Пьетро впитал культуру еще в колыбели, ведь он был ребенком богатых и знатных венецианцев. Более того, как бы подтверждая его литературную чистоту, он родился во Флоренции, гордой родине тосканского диалекта. Греческий язык он изучал на Сицилии под руководством Константина Ласкариса, а философию — в Падуе под руководством Помпонацци. Возможно, если судить по его поведению — ведь он редко воспринимал грех всерьез, — он заразился от Помпонацци некоторым скептицизмом, сомневаясь в бессмертии души; но он был слишком большим джентльменом, чтобы нарушать утешения верующих; и когда безрассудного профессора обвинили в ереси, Бембо убедил Льва X поступить с ним мягко.

Самые счастливые дни Бембо провел в Ферраре, с двадцать восьмого по тридцать шестой год жизни (1498–1506). Там он влюбился, хотя бы в литературном смысле, в Лукрецию Борджиа, королеву этого придворного двора. Он забыл о ее сомнительном происхождении в Риме в плену ее спокойной грации, сияния ее «тициановских» волос, очарования ее славы; ведь слава, как и красота, может опьянять. Он писал ей ученым тоном письма, настолько нежные, насколько это соответствовало его безопасности в окружении этого превосходного стрелка, ее мужа Альфонсо. Он посвятил ей итальянский диалог о платонической любви «Gli asolani» (1505); он сочинил в ее честь латинские элегии, столь же изящные, как и все в Серебряном веке Рима. Она писала ему очень аккуратно и, возможно, послала ему тот локон своих волос, который вместе с письмами к нему хранится в Амброзианской библиотеке в Милане.47

Когда Бембо переехал из Феррары в Урбино (1506), он находился на пике своего обаяния. Он был высок и красив, благородного происхождения и воспитания, с выдающейся внешностью без навязчивой гордыни; он умел писать стихи на трех языках, и его письма уже ценились; его разговор был разговором христианина, ученого и джентльмена. Его «Асолани», опубликованные во время его пребывания в Урбино, соответствовали духу этого двора. Какая тема может быть приятнее любви? Какая сцена подходит для таких рассуждений больше, чем сады Катерины Корнаро в Азоло? Какой повод более подходящий, чем свадьба одной из ее фрейлин? Кто может лучше говорить о любви, пусть даже платонической, чем три юноши и три девы, в уста которых Бембо вложил свою пикантную смесь философии и поэзии? Венеция, чьи художники взяли намеки и сцены из книги, Феррара, чья герцогиня получила обожаемое посвящение, Рим, где церковники были рады рагионару (d'amore), Урбино, который хвастался автором во плоти, — вся Италия прославила Бембо как мастера тонких чувств и отточенного стиля. Когда Кастильоне идеализировал в «Придворном» дискуссии, которые он слышал или представлял себе в герцогском дворце в Урбино, он отвел Бембо самую выдающуюся роль в диалоге и выбрал его для формулировки знаменитых заключительных пассажей о платонической любви.

В 1512 году Бембо сопровождал Джулиано Медичи в Рим. Через год брат Джулиано стал Львом X. Вскоре Бембо поселился в Ватикане в качестве секретаря Папы. Льву понравились его остроумие, цицероновская латынь и непринужденность. В течение семи лет Бембо был украшением папского двора, кумиром общества, интеллектуальным отцом Рафаэля, любимцем миллионеров и щедрых женщин. Он был лишь в мелких орденах и смирился с бытующим в Риме мнением, что его пробный брак с Церковью не запрещает немного великодушного корыстолюбия. Виттория Колонна, чистейшая из чистейших, была от него в восторге.

Тем временем в Венеции, Ферраре, Урбино, Риме он писал такие латинские стихи, какие могли бы написать Катулл или Тибулл — элегии, идиллии, эпитафии, оды; многие откровенно языческие, некоторые, как его «Приапус»,