— Я с детства любил рассматривать картины, любовался ими, но чтобы самому рисовать нет, этого я не умею.

— Эта кисть необычная, ты сможешь нарисовать ею все, что захочешь. И при этом все, что изобразишь, будет выглядеть, как живое: горы, реки, рыбы, насекомые, цветы, травы, летящие птицы, бегущие звери. Не нужны будут ни тушь, ни краски. Надо будет лишь слегка прикоснуться кистью к бумаге, и все будет сделано. Только нельзя рисовать красивых женщин. Стоит нарисовать красавицу, как кисть потеряет свое волшебное свойство!

Едва договорив, девушка поднялась в воздух, а за ней исчезли и остальные, — негоже опаздывать на званый ужин.

А старик Ван, оживленный и воодушевленный настолько, что и умирать передумал, вернулся домой, нашел несколько листов бумаги и принялся рисовать. С чего бы начать? И нарисовал он птичку, которую в Китае называют цзяо ёу-цзы. Батюшки! Птица прямо на бумаге вдруг закричала “чжи-чжи-чжи!” и захлопала крыльями. Старик еле сдержался, чтобы не вскрикнуть от страха. Вспомнив слова феи о том, что все изображенное будет очень похожим на живое, он немного успокоился и подумал: “А ведь это будет хорошо продаваться!”

И действительно, картины шли нарасхват, так как все удивлялись такой невидали. Тот купил одну, другой Не успел и глазом моргнуть, как все работы были распроданы. На вырученные деньги Ван приобрел целую пачку хорошей бумаги и стал рисовать без передышки, заполняя один лист за другим. При этом если он рисовал воду, то она даже капала вниз, со стола; если рисовал птиц, то они подпрыгивали на бумаге.

Естественно, чем больше картин он продавал, тем шире распространялась слава о нем, тем больше он зарабатывал. Старики зажили в довольстве, добре и тепле, даже можно сказать, что уже некуда было девать деньги.

А неподалеку от них располагалось жилище очень богатой семьи Хань, у которой был огромный участок земли, множество мулов и лошадей. И вот хозяин этой семьи специально купил бумагу, пригласил старика Вана к себе в гости и попросил нарисовать пару картин. Три дня они пили и ели в доме Ханя, а в перерывах между едой Ван рисовал картины в большом количестве. Однако он заметил, что помещику все его работы не по вкусу, и он спросил:

— В чем дело, вам не нравится? Что же вам хочется увидеть на картине?

— Ты прав, все это — не то. Мой сын просит нарисовать ему на длинном свитке, во весь рост, очаровательную девушку. Он мечтает повесить ее у себя в комнате, чтобы была, как живая. Вот красота-то будет! Уважь старика, нарисуй. Сколько попросишь денег, столько и дам.

— Нет, нет! Ни в коем случае! Эту кисть подарила мне небожительница и предупредила: если я нарисую красавицу, кисть перестанет быть волшебной. Ею даже как обычной кистью нельзя будет пользоваться. А ведь я с ее помощью зарабатываю на жизнь!

На что помещик возразил, уговаривая:

— Только один разочек нарисуй, ну что тебе стоит А после этого я готов взять вас с супругой к себе в дом и обеспечивать вам жилье и пропитание.

Помещик продолжал уламывать старика, применяя все способы: то мягко обволакивал, то становился твердым, как мельничный жернов. И Ван сдался, подумав: "Много ли нам еще осталось заботиться о пище и жевать ее; старухе — за семьдесят, мне — за восемьдесят Ладно! Нарисую".

Не успел нарисовать и отложить кисть, как волшебное орудие вылетело через открытую дверь. Ван выбежал следом, но лишь вздохнул, глядя вслед предмету, быстро удаляющемуся в небе, и, ничего не сказав хозяину, ушел.

Картину тем временем повесили в кабинете у сына помещика. Делая вид, что он читает книги, тот целыми днями любовался прекрасной девушкой, похожей, как две капли воды, на небожительницу, и думал: "Вот было бы здорово, если бы она ожила!"

И чудо произошло. Вечером она сошла с картины и оказалась красавицей во плоти. Стоит ли говорить, — и так ясно, что ночью они стали мужем и женой.

День за днем — вот уже и три дня; три раза по три — вот уже и девять дней пролетело Небожительница, как сказали бы сейчас, вела двойной образ жизни. Днем с портрета взирала на своего супруга, изучающего книги, а вечером сходила с картины и делила с ним ложе, в то время как старшие муж и жена Хань, как и другие члены семьи, "давали храпака".

Настало время вступительных экзаменов на чиновничью должность в столице, и семья Хань отправила своего сына попытать счастья-удачи. Сын забеспокоился, глядя на молодую супругу на картине, которая к концу месяца должна была родить.

— Я поеду в столицу, но вернусь довольно скоро; прошу никого в мое отсутствие не входить в мой кабинет, что в дальнем конце сада, — попросил он родителей.

Затем он свернул картину в рулон и спрятал в сундучке, сундук же поместил в шкаф и закрыл на замок и тот, и другой.

Через какое-то время супруга Хань услышала младенческий плач из дальнего уголка сада: "У-а! У-а!" Конечно же, она тут же бросилась к кабинету и открыла дверь. Убедившись, что звуки доносятся из шкафа, она открыла и его, и сундук, и увидела беленького, толстенького младенца, завернутого в рулон бумаги. Красавицы же на бумаге не было. Госпожа тут же смекнула, в чем дело, и быстро сожгла этот рулон, а ребенка унесла к себе в дом.

Поскольку ребенок родился в сундуке, в бумажном рулоне, имя ему дали "Сян-цзы", то есть "Сундучок". Впоследствии в народе этот иероглиф постепенно заменили другим: звучащим точно так же, но имеющим значение "река".

На картинах этого небожителя всегда изображают с дудочкой в руках. Говорят, эта дудочка досталась ему по наследству от отца, а тому — от его отца, а отцу-помещику по фамилии Хань — от старика Вана, который в молодости хорошо играл на ней, а старость доживал, как и было обещано, в семье помещика Хань.

Вот вам две легенды о происхождении Хань