– Да, я сказал чистую правду. Стоит тебе лишь легонько коснуться ее уст, на которых остался яд, и ты умрешь. – В глумливом голосе Абдура Али слышалась ужасная насмешка.

Содрогнувшись, Селим снова посмотрел на Зораиду. Лежащая перед ним девушка ничем не отличалась от той, которую он так часто сжимал в объятиях, разве что была совершенно неподвижна и бледна, да возле губ залегла горькая складка. Но он знал, что перед ним труп, и от этого знакомые черты представлялись невыразимо чужими и даже омерзительными. Трудно было вообразить, что это застывшее, словно высеченное из холодного мрамора создание – та самая нежная возлюбленная, что всегда встречала его радостной улыбкой и ласками.

– Ты и впрямь весьма удачливый юноша, – продолжал меж тем Абдур Али. – Она любила тебя до самого конца… и тебе предстоит погибнуть от ее последнего лобзанья. Мало кому так улыбается судьба.

– Можем ли мы решить это дело как-то иначе? – почти прошептал Селим.

– Нет. Ты и так чересчур медлишь. – Абдур Али подал знак евнухам, и те шагнули к Селиму, воздев стальные клинки, блеснувшие в свете ламп. – Если не выполнишь мою волю, для начала тебе отсекут запястья. Затем отрубят по кусочку от предплечий и займутся иными частями тела, а потом снова наступит черед рук. Об остальном можешь догадаться сам. Уверен, ты предпочтешь иную смерть – скорую и почти безболезненную, не говоря уж о прочих выгодах.

Селим склонился над оттоманкой. Его охватил ужас – жалкий ужас перед надвигавшейся смертью. Юноша совершенно позабыл свою любовь к Зораиде, позабыл ее поцелуи и ласки. Теперь он боялся этой чужой бледной женщины не меньше, нежели прежде ее желал.

– Поспеши. – В голосе Абдура Али звенела сабельная сталь.

И Селим поцеловал Зораиду. Губы ее не успели полностью остыть, но вкус у них был странный и горький. Конечно, следы яда. Юноша едва успел додумать эту мысль, как по его жилам стремительно разлилась жгучая мука. Не осознавая себя, Селим рухнул на оттоманку, прямо на тело возлюбленной. Он уже не видел Зораиду – ее заслонили ослепительные языки пламени, яркими солнцами осветившие всю комнату. Потом пламя померкло с пугающей быстротой, взвихрилось мягким сиянием и погасло. Селиму почудилось, что он тонет в бескрайнем море и некто, чье имя он никак не мог вспомнить, тонет подле него. А потом он вдруг оказался совсем один… и даже одиночество покинуло его… и не осталось ничего, кроме тьмы и забвения.

Лицо и река

Эдгар Сайлен стал избегать рек и бояться женских лиц после того, как совершил то, что совершил, и пустился в бега, страшась последствий. До того ему не приходило в голову, что так много рек похожи на Сакраменто; он также и не воображал, что склонившиеся по их берегам ольхи и ивы могут выглядеть зловеще. Теперь же, куда бы он ни пошел, по какому-то жуткому совпадению он всегда с последним отблеском угрюмого заката оказывался на обрамленных деревьями берегах текучих вод и пускался бежать, снедаемый виной, страхом и отвращением. Вдобавок во всех девушках, встречавшихся на улицах незнакомых городов, ему мерещилось сходство с мертвой женщиной. Раньше, даже до того, как его взор стала туманить влюбленность, ему не приходило в голову, что внешность Элизы заурядна. Но именно в этом отношении его наблюдательность теперь болезненно обострилась, и он обнаружил, что ее овальное лицо с маленьким подбородком, не тронутая румянцем бледность, ее высокие, чуть подведенные брови над глазами глубокого серо-сиреневого цвета, ее полный капризный рот или ее стройная, но не плоская фигура, кажется, встречаются на каждой улице и в каждом поезде, автобусе, магазине, ресторане и гостинице.

Сайлену было незнакомо всепоглощающее раскаяние в обычном смысле этого слова. Но разумеется, у него были причины сожалеть о своем деянии как о поступке ошеломительной и непоправимой глупости, на который его толкнул какой-то дьявольский рок. Элиза была его стенографисткой: совместная работа сблизила их и привела к более интимным отношениям, и некоторое время он любил Элизу, пока она не стала слишком взыскательной, слишком неуемной в требованиях. Он не был ни жестоким, ни хладнокровным, он ни разу не мечтал ее убить, и даже когда от нее устал, и даже на той последней прогулке в сумерках у реки, когда Элиза набросилась на него с горькими истерическими упреками и пригрозила рассказать об их романе его жене, он на самом деле не хотел девушке зла. Паника из-за угрозы, нависшей над его мирной домашней жизнью, смешалась с внезапным диким желанием заглушить невыносимый, скандальный, нудный голос Элизы. Сайлен толком и не сознавал, что схватил ее за горло и свирепо душит. Поступок этот совсем не соответствовал его представлению о себе, и, поняв, что делает, он отпустил ее и оттолкнул от себя. В этот миг он видел только ее испуганное лицо и горло с видимыми следами пальцев – белое, как привидение в сумерках, и отвратительно четкое во всех подробностях. Он забыл, что они стоят на самом берегу реки, забыл, что река здесь очень глубока. Все это он вспомнил, услышав всплеск от падения Элизы, а еще с леденящим ужасом вспомнил, что ни он, ни она не умеют плавать. Возможно, упав, она потеряла сознание, ибо утонула она тут же и на поверхность больше не выплыла. Всю эту сцену Сайлен помнил смутно и путано, кроме последнего мгновения – ее лица на берегу. Побег из Калифорнии он тоже помнил плохо, а первым четким воспоминанием была газета, которую он следующим утром увидел в соседнем штате: портреты Элизы и его самого, а ниже вульгарное гипотетическое описание преступления. Ужас от заголовков, в которых ему чудились обвиняющие взгляды огромного множества людей, лег на его разум неизгладимым отпечатком. То, что он сумел избежать ареста, казалось Сайлену поэтому бесконечным чудом. Как и большинство преступников, он был уверен, что мир занят только им и его преступлением, и не осознавал, что в своем пестром беспамятстве мир сей поглощен своими многообразными целями и интересами.

Последствия совершенного, разрыв со всей прежней жизнью, со всем и всеми, кого знал, ошеломили Сайлена. Его процветающий бизнес, респектабельное место в обществе, его жена и двое детей – все было безвозвратно потеряно из-за, как он вскоре себя убедил, рокового случая. Мысль о том, что он скрывается от правосудия и в глазах всего мира не кто иной, как обыкновенный убийца, была ему крайне чужда и непонятна. Однако он сохранил достаточно ума, чтобы замаскироваться не без