— Они не знают, как на самом деле все устроено! Завеса закрывает глаза! Они не знают, чего лишены!

— Что, если даже после того, как ты откроешь им глаза, они все равно откажутся жить без Завесы? Что, если они не захотят принять твою помощь?

— Я буду ждать… до тех пор, пока они не созреют.

Селдже не отставал:

— А если придется ждать тысячу лет? Ты готов?

Черный страдалец застонал. Стас поднял руки к ушам, но в последний момент отдернул.

— Они не знают, что их ждет здесь, в Перепутье!

Селдже кивнул.

— Верно. Они думают, что попадут в рай. Или что посмертного существования нет. Но рай, ад и блаженное небытие — тоже иллюзии. И райские кущи, и адское пламя — все это живет в уме человека. Ты блуждал, не находя своего призвания при жизни, блуждаешь и сейчас. Ветра кармы гонят тебя к таким же, как и ты… Остальных ты не видишь, несмотря на всю свою силу.

Веселый воин в кои-то веки пригорюнился и вздохнул. Впрочем, вздох был не слишком тяжелый.

— Ты не будешь знать, достигнешь ли цели, Станислав Думов. Ты даже не будешь знать, достижима ли твоя цель в принципе. Но ты должен идти все равно. Не смотри на горизонт — он всегда убегает, потому что это обман. Смотри под ноги и на тех, кто рядом. Помогай им и продолжай идти… Может быть, ты станешь последним из тертонов…

Стас протер лицо и вгляделся в собеседника.

— А кто ты такой, Селдже? Проводник в мире мертвых?

— Я уже говорил, что был обычным человеком, забыл? Я — как ты, не более и не менее. Пойдем. Раз ты сделал выбор, то должен пройти испытание.

Стас послушался. Этому удалому парню, чувствующему себя в Перепутье как дома, нельзя было не доверять. Селдже подмигнул, и в ту же секунду наступила ночь… Но не сумрачная ночь без луны и звезд, а вполне натуральная, обыкновенная ночь.

На небе горела юная луна и сияли звездные россыпи, кое-где приглушенные массивами облаков, в серебряном свете купались кроны деревьев и крыши домов. Стас опустил глаза. Он стоял босиком на грунтовой дороге, а прямо перед ним была изгородь с калиткой. За ней — его родной дом в селе Серебряная Пойма.

Второй раз за короткое время он посетил родные края — вот только в первый раз это был мираж, реконструкция. А сейчас что?

Дом Думовых стоял в полной темноте, как и все прочие дома, зато у соседей Сапожниковых сияли все окна.

В деревне было нереально тихо, не лаяли собаки, не звучали голоса припозднившихся сельчан.

Селдже стоял рядом со Стасом.

— Ты должен посмотреть, как все было, — сказал он.

Он двинулся к дому, Стас молча и зачарованно последовал за ним. Они пронеслись сквозь ограду и входную дверь как призраки; Стас не успел понять, как это случилось. Так бывает во сне.

Вот они в гостиной Сапожниковых. Отец Никиты — крупный пожилой мужик, седой, кудлатый, с бочкообразным телом и длинными руками — сидит перед телеком, смотрит на бормочущего что-то диктора. Мать — сухонькая, шустрая, чернявая — убирает со стола. Похоже, они ужинали перед телевизором, чтобы не отрываться от любимой программы.

Оба не заметили появившихся гостей.

— А где нож? — спросила женщина.

— А хрен его знает! — пробасил мужчина, оглядев стол, стулья и диван.

— Ты хоть бы смотрел по сторонам! Жопу не можешь от дивана отклеить!

— Ой, да не жужжи, надоела!

Селдже тронул плечо Стаса.

— Пойдем…

И снова они подобно бесплотным духам просочились в одну из комнат. Комнату Никиты — Стас хорошо это знал, в детстве они с Никитой дружили и часто ходили друг к другу в гости.

Никита находился у себя. Он был уже взрослый, но моложе нынешнего Стаса. Он сидел на кровати, держал в руке нож, свободной рукой хватался за голову и раскачивался взад-вперед.

До потрясенного Стаса донесся сдавленный стон:

— Сука, не хочу!.. Как же надоело! А, сука!..

— Чего это он? — прошептал Стас Селдже. Он автоматически понизил голос, хотя Никита не услышал бы, заори Стас во всю глотку.

— Душевный кризис, — тоже негромко ответил Селдже. — Он ничего не добился в жизни… но при этом всегда хотел быть особенным… хотел блистать.

Простой водила, а всегда при понтах, согласился мысленно Стас, не удивляясь осведомленности Селдже. Мало ли что узнаешь, сидя в Перепутье и подглядывая каким-то образом за миром реальным. Насмешливый прищур Никиты и его хвастовство всегда раздражало Стаса и заставляло терять душевное равновесие, так как друг детства ухитрялся всегда доминировать. Но Стасу никогда не приходила мысль, что это может быть умелой маской, и он не задумывался, почему Никита ведет себя именно так и что при этом чувствует.

Никита перестал раскачиваться. По лицу потекли слезы, он сморщился, но потом вдруг вытаращил глаза, напрягся так, что на висках и шее выступили вены, сжал челюсти до скрипа и — Стас невольно вскрикнул — вонзил нож обеими руками в живот.

Стас подскочил к Никите, забыв обо всем, попытался выдернуть нож, но руки прошли сквозь плоть. Все это было видением — записью давно минувших дел. Никита, хрипя, повалился на пол, завозился там. Из-под него начала вытекать густая алая кровь.

Умирал он долго: вспороть себе живот — не самый безболезненный способ уйти из жизни. Почему Никита выбрал именно его? Потому что действовал спонтанно? Увидел нож и решился? Похоже на то.

Тело Никиты вместе с лужей крови погрузилось в Серый мир и исчезло. В этой иллюзии Стас не умел «отзанавешивать».

Вот откуда взялась та лужа крови, навечно оставшаяся в сером мире! Стас видел ее, когда сражался с куклой бабы Насти…

Потемнело. Лампы выключились, остался полумрак, характерный для ночей Перепутья.

Селдже сказал:

— В Перепутье он встретился с Утешителями. И те предложили ему на выбор те штуки, что и тебе. Никита сделал выбор. Он вернулся как лич и Гончий и начал высасывать силу из родителей. Их неблагая карма была настолько тяжела, что после смерти они превратились в Черные Иконы…

Снова они стояли в гостиной Сапожниковых — на сей раз в Сером мире. Стены были обшарпанные, мебель старая, хоть на помойку выбрасывай, под потолком висела пыльная лампочка.

Никита в новом облике Гончего, с серебристой сеточкой на высохшем, мумифицированном лице, стоял посреди